Евгений Миронов: «Самое тяжелое было – справиться с собой. Андрей Миронов: Недоигранная жизнь

Евгений Миронов – человек очень занятой и за любое дело берется с большой ответственностью, чтобы это ни было: руководство Театром Наций, съемки в фильме или благотворительная деятельность. С Евгением Витальевичем нам удалось пообщаться незадолго до масштабной премьеры фильма «Время первых», где не только он исполнил главную роль – сыграл космонавта Алексея Леонова, впервые вышедшего в открытый космос, но и вместе с Тимуром Бекмамбетовым Миронов продюсировал киноленту. Конечно, накануне премьеры ни о чем другом Миронов думать и говорить не мог и не желал. Но начался наш разговор с большой интриги.
— Извините, что я в кепке, — виновато сказал Евгений Витальевич про свой головной убор, который он не снял и в помещении. — Я сейчас снимаюсь в одной картине, у меня на голове выбрита часть волос — и, чтобы не пугать вас, я останусь в таком виде. Я даже и дома так хожу…

Евгений Миронов в ближайшее время на публике будет появляться только так – в головном уборе

Немного поразмыслив, мы поняли, что Евгений Миронов играет Ленина в новом фильме Владимира Хотиненко (режиссер, с которым мы некоторое время назад делали интервью, о самой картине два слова сказал, но отказался называть исполнителя главной роли – и вот теперь, кажется, все встало на свои места). Расспрашивать об этой работе актера было не к месту, да и бесполезно (творческие люди немного суеверны и не любят говорить о каких-то вещах заранее), поэтому дальше разговор шел о фильме «Время первых», о земных и небесных героях и о пределах человеческих возможностей.

«Гравитация» отдыхает!

— Два года назад был юбилей — 50 лет первого выхода человека в космос, и Алексей Архипович Леонов много интересного рассказал про свой полет и про то, сколько было внештатных ситуаций…

— Вы понимаете теперь, почему мы не могли не снять фильма об этом подвиге? Хорошо, что именно сейчас технически мы способны это сделать. Когда вы увидите картину целиком, то поймете, о чем я говорю. Это серьезный фильм, где и наземная часть, и космическая снимались в 3D — это первый фильм о космосе в отечественном кинематографе, снятый именно в этом формате. Это важно, для того, чтобы молодые ребята увидели эту киноленту и оказались бы там вместе с космонавтами, ощутили бы на себе хоть немного это чудо.

— Вы испытываете гордость за этот проект.

— Для меня это поступок: мы смогли это сделать! Меня спрашивали: «Это наш ответ Голливуду и их фильму «Гравитация»? Да какая там «Гравитация» — у нас круче! Актриса Сандра Баллок на съемках летала в большом пространстве, у нее там было множество мелких тросиков присоединено. Мы же с Костей Хабенским (он исполняет роль космонавта Павла Беляева – командира корабля, на котором Алексей Леонов совершил свой исторический полет. – Прим. авт.) сидели в маленьком аппарате вдвоем, у нас 40 килограммов только один скафандр весил. И в этих условиях надо было еще играть катастрофу!

— Такие тяжелые скафандры, наверное, очень мешали работе?

— Под конец месяца съемок мы из них просто не вылезали. Но не потому, что нам там нравилось — просто каждое освобождение из него занимает огромное количество времени, плюс для этого бывает задействовано большое число людей. Вот мы и оставались в нем во время небольших перерывов. При этом руки и ноги все время были в полусогнутом состоянии — эти скафандры предназначены же для полетов в космос, а не для хождения по земле…

На съемках фильма «Время первых»

Герои, которые рядом

— Насколько вам было важно во время работы над фильмом общаться с Алексеем Леоновым?

— Он нас вдохновил. Эта история — абсолютно реальная, не смотря на то, что она при этом такая фантастическая: Алексей Архипович должен был раз шесть или семь погибнуть. При этом сам он — обаятельный человек, который до сих пор обращает внимание на то, как к нему подошла секретарша. Он влюбил нас всех в себя настолько, что, честно вам скажу, я мечтаю о продолжении этой истории!

— Насколько сам фильм близок к реальности?

— Все события в фильме документальны. Для меня очень важно было, что мы ничего не придумывали и не приукрашивали. И при этом никто нам не верит — всем кажется, что мы там что-то напридумывали! Нет, все это чистая правда, вот такие герои среди нас живут.

Алексей Леонов и Евгений Миронов перед началом съемок «Время первых» не только познакомились, но и подружились

— А сами герои рассказывают о своих подвигах?

— Алексей Леонов на недавней встрече со школьниками много рассказывал о генеральном конструкторе космических аппаратов Сергее Павловиче Королеве. Но при этом ни слова не сказал о своем детстве, о том, что он был восьмым ребенком в семье, что в 37-м году забрали его отца, о том, что он однажды босиком зимой шел в школу. Я вставил об этом монолог в фильм. Для меня важно было понять, откуда берутся герои. Они же к нам не с Луны прилетают — они рядом с нами. И я очень счастлив, что Алексей Архипович не убил меня, посмотрев эту картину, и сказал очень важные для меня вещи.

Подготовка к неземному

— Как готовились к съемкам?

— Мы с Константином Хабенским прошли весь «курс молодого бойца», а точнее — космонавта. Много занимались спортом — для нас разработали специальную программу, которая рассчитана на повышение выносливости. А после этого началось самое тяжелое. Для меня, как оказалось, самая большая сложность была не физическая, а психологическая. Снимали в маленьком пространстве наш корабль, было огромное количество мешающих деталей, тросов. Скафандр, опять же… И вот тут надо было справиться с собой, и я как-то даже засомневался: полетел бы я по на-настоящему в космос или нет? Это ведь очень тяжелая вещь!

— Насколько я знаю, вы побывали и на космодроме?

— Да, я был в ноябре на Байконуре, присутствовал при запуске ребят, которые, кстати, и сейчас все еще находятся на орбите — по их глазам я старался понять их психологическое состояние. К полету в космос до сих пор многие, как и я сам, относятся как к чуду. Человек преодолевает какие-то просто немыслимые вещи. Нас никто там не ждет, а мы туда идем… Мы сейчас здесь, на земле, вокруг нас – друзья, знакомые, родственники, привычные вещи. А они — очень далеко и одни, оторванные от всего, даже от земли. В этом во всем есть некая таинственность. Мы первые в свое время раскрыли эту тайну – полетели в космос, вышли в космическое пространство, и имеем совершенное полное право этим гордиться!

Евгений Миронов сыграл Алексея Леонова, а Константин Хабенский – Павла Беляева

Важные роли

— Вы предложили на роль Павла Беляева Константина Хабенского – без кастинга. Почему сразу выбрали именно его? Он так похож на легендарного космонавта?

— Нам показалось, что это будет очень точное попадание. Внешне он действительно похож, но не надо забывать при этом, что Константин — прекрасный артист, а я с ним никогда раньше не работал. Это был прекрасный опыт. Еще хочу сказать о Владимире Ильине, который сыграл Сергея Королева. Я считаю, что эта роль — выдающаяся работа этого актера. Сложность была в том, что в таких больших фильмах, блокбастерах, не остается места для психологического описания роли, как это бывает, например, в драме. Но показать величину такой исторической фигуры как-то было надо. И Владимир Ильин справился — это видно даже в кадрах, где он просто молчит.

Вызов себе

— Вы и раньше занимались продюсированием, но в основном брались за небольшие арт-проекты. Стать сопродюсером Тимура Бекмамбетова – это был для вас вызов?

— Я после этой картины могу сказать: каждый может совершить поступок — даже тот, которого от себя не ожидал! Это для меня совершенно неожиданный поступок: стать продюсером. Я, как и Тимур, занимался всеми вопросами — и творческими, и техническими, и административными. Это для меня была новая школа, и я думаю, что справился!

Евгений Миронов: «Самое тяжелое было – справиться с собой» опубликовано: Октябрь 26th, 2018 авторство: Яна Невская

Народный артист России, худрук Государственного театра наций, учредитель благотворительного фонда «Артист» - таким «Википедия» рисует портрет Евгения Миронова. За кадром остается его умение быстро располагать к себе, кнопочный телефон в руках и стремительная походка. Накануне юбилея - его мысли вслух о себе и не только.

О ритме жизни

Могу смело сказать: я целеустремленный. А когда есть это качество, начинаешь все подчинять главной цели. Не думаю, что был таким с детства. Хотя нагрузка была всегда: музыкальная школа, драматический кружок, танцевальная секция... Лениться не позволялось. Повзрослев, я стал отвечать не только за себя - появился широкий круг обязанностей. И я бы ничего не успевал, если бы не отсекал ненужное и не разрабатывал стратегический план на ближайшее будущее. Даже во время разговора с кем-то я мысленно решаю одновременно несколько проблем. Комплекс Юлия Цезаря давно меня преследует. Я уже не замечаю тот ритм, в котором живу. Замечают и страдают мои близкие - они не видят, как я ухожу и появляюсь. Сестра постоянно говорит, что я себя не берегу. Периодически слышу звоночки от своего здоровья, и они, как холодный душ, приводят в чувство - я начинаю понимать, что загоняю себя. Какое-то время над этим размышляю, но очень быстро снова набираю скорость. Наверное, когда моторчик начнет садиться, и скорость станет другой. Но я не боюсь конца. Это то же самое, что бояться прихода зимы. Она же все равно наступит. Я не знаю, сколько мне отмерено. И не считаю, что не успею что-то сделать. Все идет так, как должно.

О новом пространстве Театра наций

Вокруг нашего театра - сплошные культурные учреждения: театры, библиотеки, Музей современного искусства. Мне показалось, что это идеальное место для создания, как в Европе, например в Вене или Берлине, арт-площади - пространства, где бы между собой взаимодействовали разные виды искусств: архитектура, музыка, кинематограф. Я не говорю уже о кафе, о залах-трансформерах, студиях. Мне показалось, что творцы могли бы в этих пространствах создавать какие-то новые произведения, а может быть, даже новый художественный язык. Это долгая история, но первый шажок уже сделан - это открытие дома, в котором сегодня находится Театр «Новое пространство» Театра наций. Одно из красивых зданий Москвы, которое много лет находилось в запустении, - мы помогали ему восстать из пепла, как птице Феникс. Это пока идея, но главное, что уже началась ее реализация.

О мечтах

Самый важный и любимый для меня процесс - создание роли. И когда я не руководитель и не попечитель, а только актер - снимаюсь в кино или репетирую в театре, - я пытаюсь отгородиться от окружающего мира, чтобы полностью погрузиться в материал. Раньше мне ничего не мешало, и я ни от чего не зависел. Сегодня сложнее: звонки, просьбы, встречи - эта круговерть не останавливается ни на минуту. Я никогда не мечтал сыграть какую-то конкретную роль - бессмысленное это занятие. Но иногда прикасаешься к материалу и чувствуешь, что он твой. Недавно прочитал сценарий «Карп отмороженный». Название показалось дурацким и читать не хотелось. Но почему-то все равно взял его в руки. И хорошо, что рядом не было никого, потому что я просто облился слезами. Роль не главная, да и сама картина экономически достаточно невыгодная, но дело не в этом. В этой трогательной истории сразу захотелось участвовать.

Единственное, о чем я мечтал, - поработать с определенными режиссерами. Например, с Робером Лепажем, художественным руководителем квебекского театра Ex Machina и режиссером мирового уровня - об этом, наверное, мечтает каждый актер. Восемь лет мы ходили вокруг да около: ездили друг к другу, встречались в разных точках мира. И вдруг три года назад он говорит: «Гамлет». А я уже играл Гамлета у Петера Штайна. Но месье Лепаж сказал: «Ты меня не понял, ты будешь играть все роли». Я тогда подумал: что за сумасшедшая идея? Но в итоге мы выпустили моноспектакль «Гамлет-коллаж».

О планах

Когда я снимался в «Идиоте» у Владимира Бортко, приставал к Инне Чуриковой: «Не знаю, как играть монолог князя Мышкина про католичество». Она ответила: «А ты почитай!» - «Что почитать?» Я уже взял ручку и приготовился записать список литературы. А она говорит: «Роман почитай». На самом деле в «Идиоте» есть все, надо лишь иметь мужество остановить время - дальше уже просто подключаешься к событиям, как к розетке, и какие-то сокровенные вещи начинают проявляться. Я надеюсь на это и сейчас, когда у меня начинаются репетиции спектакля «Иванов» молодого режиссера Тимофея Кулябина. Тяжелейшая роль, не знаю, как подступиться - пока еще не в материале. Хотели поставить «Иванова» в сотрудничестве с Люком Бонди, возглавлявшем парижский театр «Одеон». Долго вели переговоры, потому что он был очень занят. У него не было времени ездить в Россию, поэтому мы с артистами решили сами поехать в Париж. Даже наметили график, но, к сожалению, в прошлом году режиссера не стало. Но эту пьесу мы не могли не поставить. Наш театр располагается в здании бывшего Театра Корша, для которого в 1887 году Чехов и написал «Иванова». К репетициям приступаем почти в том же составе, в котором хотели ставить пьесу при Люке Бонди: Чулпан Хаматова, Виктор Вержбицкий, Лиза Боярская, Игорь Гордин, Дмитрий Сердюк…

О здоровье

Я благодарен своим родителям, без которых я мог стать калекой на всю жизнь. Они совершили подвиг, когда продали все, что у нас было, и отправили меня в санаторий министерства обороны в Евпатории лечить болезнь Пертеса. Из-за нее одна нога у меня стала укорачиваться, и сначала я сильно хромал, потом перешел на костыли, а затем вообще должен был пересесть в инвалидное кресло. Но уже через год я мог ходить, бегать и даже танцевать. После Школы-студии МХАТ меня звали в театр, но я серьезно заболел, а во время операции мне занесли другую заразу. По идее, с таким здоровьем я должен был вернуться в Саратов. Но люди вокруг верили в меня: и моя мама, и педагог Авангард Николаевич Леонтьев, и Олег Павлович Табаков, который дал мне первую главную роль. Они на меня повесили ответственность, которую я не мог в тот момент выдержать. Просто НЕ МОГ. И они про это знали. И тот шанс, который они мне дали, он во мне, как червь, выгрыз все, и я понял, что должен это сделать.

О травме

В мае 2013 года в финале спектакля «Калигула», когда по сценарию я прыгал в арку, где меня ловили, не рассчитал силы и приземлился на два колена. Возможно, я просто сильно устал, и это было одним из тех самых звоночков. Результат - порванная задняя крестообразная связка, на которой держится колено. Очень редкая травма даже среди футболистов. Боль усиливалась ежедневно, а диагноз поставить не могли, пока мне не посоветовали съездить в одну немецкую клинику, где лечатся многие спортсмены. Там мне сказали, что все очень плохо. А у меня стройка, открытие театра. Сделали операцию, после которой прописали и физические нагрузки: нужно было по восемь часов в день заниматься по программе, написанной специально для меня инструктором сети World Class Артемом Кшнясевым (кстати, он готовил и к съемкам картины «Время первых», которые длились почти год) - его посоветовала моя подруга Ольга Слуцкер. Эта программа включала не просто зарядку, а мелкие и нудно-кропотливые упражнения. Например, нужно было осторожно качать и поворачивать ногу. Для меня это был ад, потому что я привык: быстро сделал и ушел. Но в итоге общими усилиями я снова встал на ноги и стал играть в спектаклях, в том числе и в «Калигуле». Мне вообще кажется, что это решение каждого человека - бороться или нет. И совершенно точно знаю, что такие ситуации меня всегда мобилизуют, причем не только физически, но и психологически. Я понимал, что это некий этап, который я должен был преодолеть.

Я часто «раскалываюсь» на сцене. Играем, например, с Чулпан Хаматовой - и вдруг замечаю какую-то забавную деталь или слышу оговорку. Поворачиваюсь спиной к зрительному залу, чтобы не видели, как я смеюсь. Это непозволительно, но ничего не могу с собой поделать. Вот в этом, каюсь, грешен.

О красоте

Я хожу в салон «Посольство красоты». Это чудесное время, потому я там сплю: отрубаюсь, едва касаясь головой кушетки. Не знаю, что со мной делает Валентина Михайловна Скибинская, на плечах которой держится этот салон, и ее волшебницы-коллеги, но когда встаю, понимаю, что помолодел на несколько лет. Артист работает лицом, важно всегда быть в форме, независимо от того, востребован он сейчас или нет. У меня нет амбиций политика или бизнесмена. Да и способностей к этому, слава тебе господи, тоже нет.

О юбилее

В этом году мне 50 лет… Не пугает физиологическая старость - я прекрасно себя чувствую. Но все равно страшно произносить это число - оно всегда ассоциировалось у меня с чем-то итоговым. Я присутствовал на юбилеях многих старших коллег. Этот праздник - всегда с венками на сцене, почти прощальными словами. И мне казалось, что 50 - это такой «триумф тире закат». И вдруг я сам оказался в этом положении. Конечно, на свой возраст себя не ощущаю - просто некогда на это отвлекаться. И юбилей отмечать не буду. Решил уехать в Ялту. Я не сбегаю, у меня уважительная причина - всей коман­дой мы будем репетировать спектакль «Иванов» в Доме-музее А. П. Чехова. По-семейному посидим, но не более.

О будущем

Какими бы опытными мы ни были, уходить надо вовремя, освобождая дорогу следующему поколению - оно лучше слышит время. Пока на моих глазах это сделал только режиссер Петер Штайн, который в 60 лет ушел из театра «Шаубюне», который он возглавлял, со словами: «Руководить должны молодые». Я не знаю, чем займусь. У меня нет дачи, и я не знаю, что такое жарить шашлыки - не могу себе это даже представить. Но я точно знаю, что наш главный враг - это мы сами. Можно сожрать себя очень быстро оттого, что ничего не рождаешь. Я никогда не сидел без работы, даже в периоды простоя в театре и в кино. Например, нашел небольшие деньги и снял для канала «Культура» с Юрием Борисовым документальный фильм по дневникам его отца Олега Ивановича. Писал сценарии, занимался озвучиванием. Пока мне интересно то, чем я занимаюсь. Возможно, если интерес пропадет к одному, он появится к другому делу. Трудно сказать, что будет дальше. Я не знаю, что там. И не исключено, что никогда не узнаю.

14 августа 1987 года он два часа на солнцепёке играл в теннис, обмотавшись полиэтиленом, чтобы согнать лишний вес. Вечером того же дня вышел на сцену рижского театра в роли Фигаро. Шёл третий акт, пятая картина, последнее явление. Завершить фразу своего монолога артист не смог, потерял сознание. За кулисы Андрея Миронова унёс Александр Ширвиндт, успев крикнуть «Занавес!» В зрительном зале даже не поняли, что этот недоигранный спектакль - последний в жизни Андрея Миронова... Два дня медики бились за его жизнь. 16 августа сердце артиста остановилось навсегда.

Текст: Карина Ивашко

После смерти выяснилось, что у Андрея Миронова была врождённая аневризма головного мозга (врачи говорят: это, как правило, врождённый дефект, иногда следствие инфекций, травм, гипертонии). Многие в семье актёра по отцовской линии умерли в результате этой болезни. Так что ранняя и внезапная смерть Андрея Александровича в какой-то степени была предопределена. Если бы своевременно, когда случился первый приступ (в 1978 году), было проведено всестороннее обследование и определён правильный диагноз, встал бы вопрос о неизбежной операции. После которой Миронову, скорее всего, пришлось бы уйти из театра и кино. Впрочем, история не терпит сослагательного наклонения, а потому всё свершилось так, как свершилось... В 1978 году лопнул сосуд головного мозга, кровь запеклась, и этот сгусток «дремал» ровно 9 лет, пока не оборвал жизнь 46-летнего артиста.

Удачный дебют на сцене и неудачный в кино

Путь в артисты, похоже, был для него предопределён с рождения. Ведь его мама, прославленная актриса Мария Владимировна Миронова, до последнего выступала на сцене, а когда начались схватки, ехать в роддом было уже поздно. Пришлось ей рожать за кулисами. Горячий роман между Марией Мироновой и Александром Менакером вспыхнул в Ростове-на-Дону, во время летних гастролей театра. Оба были несвободны, но... Александр Семёнович ухаживал столь галантно и так стремился произвести впечатление на даму сердца, что та не устояла. По свидетельству очевидцев, однажды Менакер заказал моднейший костюм цвета увядшей розы у лучшего портного, накупил в Елисеевском разной вкусной всячины и явился в Ростов покорять остроумную и своенравную Марию Владимировну. «Это тебе даром не пройдёт», - прокомментировала её подруга Рина Зелёная, увидев «джентльменский набор» потенциального жениха. И как в воду глядела. Вскоре решительная Миронова известила мужа о своём уходе, потребовав того же и от возлюбленного в отношении жены. 20 сентября 1939 года они расписались. А спустя полтора года (в марте 1941-го) во время вечернего спектакля у Марии Владимировны начались схватки, и хотя всё произошло за кулисами, позднее родилась красивая легенда о том, что Андрей Миронов появился на свет на сцене. В документах дату рождения мальчика перенесли с 7-го на 8-е марта. «Будет подарок всем женщинам!» - пошутили родители. И не ошиблись. Женщины обожали Андрея Миронова.

Между тем, семью Мироновой-Менакера ждали испытания. Через несколько месяцев началась война. Артистов Театра миниатюр эвакуировали в Ташкент. Там Андрюша серьёзно заболел. «Это были бессонные ночи, когда я слушала, дышит он или нет, и мне казалось, что уже не дышит. Он лежал на полу, на газетах, не мог уже даже плакать. У него не закрывались глазки. Я жила тем, что продавала с себя всё», - вспоминала те страшные дни Мария Владимировна. К счастью, мир не без добрых людей: жена известного лётчика Громова достала для малыша лекарства, и тот пошёл на поправку.

До 12 лет воспитанием Андрюши занимались няня Анна Сергеевна и домработница Поля. В лексиконе мальчика появилось «утойди» и «нонича». И всё же за хороший русский язык ребёнка можно было не волноваться: в квартире на Петровке собирались Михаил Зощенко, Валентин Катаев, Борис Ефимов, Вера Марецкая, Фаина Раневская. Дом был пропитан атмосферой дружеских посиделок, блестящих актёрских импровизаций и живого, радостного общения. Одним из самых близких друзей семьи был Леонид Утёсов - он очень любил Андрюшу, дарил ему разные пиликалки, дудочки и скрипочки, а тот их всегда ломал. Утёсов страшно огорчался.

До 9 лет Андрей был Менакером - как и положено, он носил фамилию отца, но «дело врачей» и последовавшие репрессии вынудили родителей изменить фамилию ребёнку, чтобы впоследствии он избежал неприятностей с «пятой графой». Так стране суждено было узнать артиста Андрея Миронова. Кстати, старший сын Менакера Кирилл при получении паспорта тоже взял фамилию матери - Ласкари, объясняя это тем, что отец ушёл из семьи, когда ему было три года. И хотя Александр Семёнович заботился о старшем сыне, прилагал усилия к тому, чтобы мальчики общались и были дружны, вырастила Кирилла мама.

Из воспоминаний Кирилла Ласкари: «Андрюшу родители воспитывали на положительньгх примерах. Эталоном для подражания почему-то был избран я. «Посмотри, как он шаркает ножкой, какой он интеллигентный мальчик», - говорил Андрюше наш папа. Даже удивительно, как после всего этого Андрюша меня не возненавидел! Андрюша приезжал ко мне в Ленинград на каникулы или я выбирался в Москву. Мы весело проводили время. Помню, когда ему было лет 12, мы сильно увлеклись джазом. Андрей мечтал научиться играть на ударной установке, а я уже вовсю музицировал на фортепиано. И мы устраивали для домашних джазовые концерты. Андрюша вместо барабанов использовал кастрюлю и сковородку».

Андрей учился в престижной школе на Петровке. Здесь учились дети учёных, артистов и писателей, но были и местные пацаны из близлежащих переулков - из «трудных». Миронов был заводилой по части футбола, регби, стенгазет, в самодеятельном джаз-оркестре от души стучал на пионерском барабане и уже тогда обожал театр. Свою первую роль он сыграл в школьном спектакле. Хлестаков! Мог ли он тогда представить, что скоро будет играть его на большой сцене?! А его немец фон Краузе в пьесе Константина Симонова «Русские люди», поставленной всё в том же школьном театре, превратился в главного героя спектакля. «Кончилось тем, что я затмил всю партизанскую линию. Небольшая роль стала чуть ли не основной в сюжете пьесы. Партизаны все меркли рядом с моим разнузданным немцем», - с иронией рассказывал артист спустя годы.

Напрасно Мария Владимировна опасалась, что сын окажется обычным мальчиком, лишённым таланта. За школьным театром последовала студия при Центральном детском театре. Андрей пытался писать стихи, пробовал силы в живописи и отбивал ритмы джаза на кастрюлях. Вот только дебют в кино оказался неудачным. Подвела природная чистоплотность Миронова. Дело было так. В подмосковное Пестово, где в Доме отдыха мхатовцев проводили отпуск родители, приехала съёмочная группа фильма «Садко». Андрей получил роль в массовке. Ему предстояло сыграть нищего, но он побрезговал надевать на голое тело рваную дерюгу. И когда в кадре оказался колоритный попрошайка в носочках под лаптями и в рубище поверх модной тенниски с блестящей молнией, режиссёр был взбешён, а «чистюля» с позором выдворен со съёмочной площадки. Андрюше было 11 лет.

«Я просто Миронов, и всё!»

Трудно представить, что он мог избрать какую-либо другую профессию кроме актерской. (Мальчишеское желание стать футбольным вратарём не в счёт.) Правда, родители прочили сыну дипломатическую стезю. Или переводческую, поскольку у Андрея были явные способности к языкам. А вот желание юноши поступать после школы в Театральное училище имени Щукина у Марии Владимировны восторга не вызвало. Она панически боялась, что сын окажется посредственным артистом. Перед вступительным экзаменом его решили показать знаменитому педагогу Цецилии Мансуровой. Андрей принял позу и срывающимся голосом начал пушкинское «Прощай, свободная стихия!» От напряжения хлынула носом кровь. «Темперамент у мальчика точно есть, - тактично отметила Мансурова. - Для начала и это неплохо». Мария Миронова комментировала потом историю поступления сына так: «Мы приехали с гастролей с Дальнего Востока и у диетического магазина встретили Синельникову, артистку Вахтанговского театра. Она сказала, что в тот день они приняли очаровательного парня. И добавила: «Между прочим, с вашей фамилией». Оказывается, Андрюша даже не сказал на экзамене, что он наш сын. Для нас это тоже был сюрприз: с его великолепным английским, мы думали, что он пойдёт в МГИМО». А поступил Миронов блестяще, сдав все экзамены на «пять». Он мечтал получить красный диплом, и «четвёрку» тут же шёл пересдавать. Несмотря на огромную любовь к родителям, он взрывался, когда о нём говорили как о сыне Мироновой и Менакера: «Я просто Миронов, и всё!» Он должен был добиться «своего» успеха. А пока среди однокурсников Андрей больше выделялся маниакальной аккуратностью, щегольской одеждой и дорогим парфюмом. На четвёртом курсе он впервые снялся в кино - в фильме Юлия Райзмана «А если это любовь?» «Текст роли был невелик, - вспоминал потом Миронов, - и я стремился компенсировать это: в перерывах между съёмками острил и развлекал съёмочную группу. Как-то после очередной моей шутки Юлий Яковлевич подошёл и тихо сказал: «Артист в жизни должен говорить гораздо меньше. Нужно что-то оставить для сцены и для экрана. Не трать себя попусту».

За красным дипломом последовал безоговорочный приём в Театр сатиры, которому актёр отдаст 25 лет жизни. На просмотре Андрей фонтанировал, чем просто влюбил в себя главного «сатира» Валентина Плучека. Он сразу стал давать новичку главные роли, но даже и предположить не мог, на какие высоты поднимется его фаворит. Позже Плучек не сможет совладать с ревностью к такому успеху и причинит Миронову немало страданий. Но это потом, а пока... 1962 год, поступление в театр, большая роль в кино «Три плюс два» и первая влюблённость. На съёмочной площадке Андрей страстно увлекся первой красавицей Советского Союза Натальей Фатеевой. Вспыхнул яркий роман, но... В загс в первый раз Миронов отправился не с ней, а с актрисой Екатериной Градовой. С «синеглазкой» Фатеевой любовь не получилась. Екатерина Градова пришла в театр в мае 1971-го. Андрей влюбился с первого взгляда и в июне сделал предложение. Благодаря этому браку на свет появилась Маша - будущая актриса Мария Миронова. «Он был нежным мужем и симпатичным, смешным отцом, - вспоминала Екатерина Градова. - Боялся оставаться с маленькой Манечкой наедине. На мой вопрос, почему, отвечал: «Я теряюсь, когда женщина плачет». Очень боялся кормить Машу кашей. Спрашивал, как засунуть ложку в рот: «Что, так и совать?» А потом просил: «Давай лучше ты, а я буду стоять рядом и любоваться вами». Но что-то не получилось в этой семейной жизни. Миронов и Градова расстались тихо, без скандалов.

Новый поворот

На дне рождения у Натальи Фатеевой Андрей познакомился со своей второй будущей женой - Ларисой Голубкиной. Идея знакомства принадлежала Фатеевой: «Это твой... Прямо для тебя создан». «И вот удивительно, - вспоминала Голубкина, - он переключился на меня. Нельзя сказать, чтобы родилась какая-то безумная любовь, любил он Наташу. Но отношения с ней зашли в тупик. Он тут же решил на мне жениться и сделал предложение. Я говорю: «Не хочу!» - «Как не хочешь? Все хотят, а ты не хочешь!» Я говорю: «Зачем нам жениться? Ты меня не любишь. Я тебя не люблю». - «Потом полюбим». Довольно длинная это была история». Но однажды Миронов всё-таки уговорил строптивую Ларису выйти за него замуж. И вновь слово Голубкиной: «Если Андрюша за что-нибудь брался в доме, то все вокруг понимали: он главный. Помню, красивый старинный столик выносили, так он не мог сообразить, как просунуть его в дверь, и его это заело. Разозлился и заорал. А Маша, крошка, спросила: «Мам, чего это с ним?» Он вдруг очень удивился и спросил: «Что, вы меня не боитесь?» - «Нет, пап, не боимся!» И тут же с него всё как-то свалилось: «Чего ж я ору тогда? Для кого?» Приёмную дочь Машу, дочку Ларисы Голубкиной, Андрей Миронов воспитывал как родную. Она тоже стала актрисой.

«Жизнь, как выясняется, очень недлинная»

Уже первые работы Миронова в спектаклях «Клоп», «Баня», «Над пропастью во ржи» произвели фурор. Он стал знаменит на всю Москву. А спектакль «Безумный день, или Женитьба Фигаро» стал знаковым для артиста во многих смыслах. Миронову присудили звание «Заслуженный артист РСФСР», Госкино повысило ему «съёмочную ставку» до максимального уровня, подтверждая принадлежность артиста к элите кино. А меж громких премьер и побед случились одни неудачные пробы: на роль Жени Лукашина. Во всём виновата каверзная фраза героя «Иронии судьбы»: «Я у женщин никогда не пользовался успехом». Режиссёр Эльдар Рязанов «не поверил». Да, поверить в это было сложно. Андрея Миронова обожала вся страна, фильмы с его участием смотрели миллионы зрителей. Судьба написала для своего баловня особенный сценарий, наделив его даром блистательно играть, виртуозно дружить, талантливо жить и любить...

«Бриллиантовая рука» сделала Миронова поистине всенародным кумиром. И хотя самого артиста огорчал тот факт, что он навсегда для публики останется «Гешей Козодоевым», мы помним разного Миронова. И это главное. «Жизнь - великое благо. И она у человека, как выясняется, очень недлинная. В ней хватает и несчастий, и горя, и драматизма, сложностей, неурядиц. И поэтому надо особенно ценить мгновения счастья и радости - они делают людей добрыми. Когда человек улыбается, смеётся, восхищается или сострадает, он становится чище и лучше», - сказал однажды Андрей Миронов. Как выяснилось, сказал за два года до смерти.

3 октября спектаклем "Иванов" Театра Наций открывается осенне-зимний сезон продюсерской компании ART Forte и XII театральный фестиваль "Золотая Маска в Латвии", который будет проходить в Риге, Лиепае и Вентспилсе вплоть до 14 октября.

Впервые в его афише будут представлены сразу две выдающиеся работы, получившие высшую национальную театральную премию России в номинации "Лучший драматический спектакль большой формы" - "Сон в летнюю ночь" Мастерской Петра Фоменко (комедия Шекспира в постановке Ивана Поповски) и "Русский роман" Московского театра имени Маяковского (драма Ивашкявичюса в постановке Миндаугаса Карбаускиса). Зрители также увидят два танцевальных представления: "The_Marusya" от данс-компании Dialogue Dance и "Кафе Идиот" от "Балета Москва".

По традиции, показам будет сопутствовать образовательная программа - лекции, творческие встречи, обсуждения спектаклей с участием гостей фестиваля, студентов Латвийской академии культуры и любителей театра. Состоятся и благотворительные мероприятия, цель которых - оказать помощь Фонду Детской клинической больницы. Евгений Миронов, Чулпан Хаматова, Евгения Симонова, Елизавета Боярская, Виктор Вержбицкий, Игорь Гордин, Галина Тюнина, Кирилл Пирогов, Карэн Бадалов, Мириам Сехон и множество других замечательных мастеров - такую талантливую и звездную компанию актеров из России можно застать у нас только во время "Золотой Маски в Латвии". Сегодня мы предлагаем интервью с народным артистом России Евгением Мироновым, художественным руководителем Театра Наций и исполнителем титульной роли в спектале "Иванов".

Недавно вы отметили юбилей. Что для вас это - красивый праздник или ничего не значащие цифры?

Ну, хочу я этого или не хочу, круглая дата - всегда промежуточный итог. И как бы я ни стремился идти, не останавливаясь, дальше, цифры меня останавливают -- для того, чтобы осмыслить сделанное. Оказалось, что сделали мы немало -- имею в виду своих партнеров и друзей. Теперь думаем, что делать дальше, куда развиваться. Потому что такой институции, как у нас, нет не только в России - нет нигде: здесь и театр репертуарный, и международный центр, и выставочная площадка. Мы работаем со всеми жанрами, направлениями, видами искусств. Что из этого выйдет, в какую форму выльется в следующие десять лет - очень интересно.

Вы много играете, продюсируете, ваш театр активно занимается просветительской деятельностью, социальной… и когда в "Иванове" ваш герой говорит, что слишком много на себя взвалил, что он сломается, зритель невольно поеживается…

Знаете, по мне, в этой роли больше соприкосновений с самим Чеховым, чем с моей персоной. Мы когда репетировали, поехали в Мелихово, где жил Антон Павлович, и я был поражен скромностью этого великого писателя. И поражен, в каком аду он существовал. Я ждал увидеть поместье какое-то, но выглядит оно как курятник. Ведь как "Иванова" обычно играют: герой выглядывает и громко зовет - "Сара! Закрой окно!" И нам видится большая усадьба, где друг до друга не докричаться. Да какой там! Домик одноэтажный. Маленькие комнатки. Рядом отец и мать, сестра, брат пьющий, приживалок много. И работал из них всех единственный Антон Павлович. И вот я ищу точки соприкосновения с ним. Но у Антона Павловича была счастливая возможность выплеснуть это все в своих произведениях. У Иванова такой возможности нет. К сожалению.

Действие в спектакле перенесено в наши дни, Иванов сидит в обычном офисе… А вот скажите, чем он там занимается?

Мы абсолютно точно представили себе, в каком городе это происходит. Даже название города предположили. Небольшой такой городок в Саратовской области, мы там не так давно были на гастролях, 100 000 население у него. А дальше мы поняли, кем Иванов работает. Он, если так говорить, главный по сельскому хозяйству в районе. Окончил академию в Москве, вернулся, у него были проекты, - знаете, как это бывает у молодых реформаторов, - как устроить рай в отдельно взятом месте. Естественно, учитывая систему, проекты эти стали разбиваться в пух и прах. Мало того: чтобы они не разбивались, тоже какие-то есть в системе условия - кому-то надо дать взятку, кого-то надо взять на работу… То есть нормальная жизнь, которой Лебедевы (другие персонажи пьесы) живут. И все! Только вот он спивается, к сожалению, Лебедев. Потому что радости нет. А Иванов - не такой человек…

Вот, кстати, тоже вопрос у нас был: он ИвАнов или ИванОв?

В принципе - ИванОв. Начинается спектакль: такая малогабаритная квартирка, типичная, каких очень много. И ИванОвых очень много сейчас... Для меня ИванОв ИвАновым становится, когда я понимаю, что таких людей, как он, я в жизни, может, и не встречал. Такой совестливости не встречал. Такой бескомпромиссности по отношению к себе. Другой вопрос, что он мучает этим страшно не только себя, что жить с ним невозможно ни близким, ни родным. И сам он не жилец... Мне как артисту сложно было в таких условиях. Изначально. Ну как тут найти хоть какое-то развитие образа?! Я все еще ищу.

В спектакле много той русской тоски, с которой у многих напрямую ассоциируется драматургия Чехова, но есть и много иронии, много смешного. И все равно почему-то кажется, что вас он должен выматывать больше любого другого.

Да. Правда, больше. Потому что я не могу до конца со своим героем согласиться. А вместе с тем и с Чеховым. Не могу. Сам, как человек. Я хочу после того, как кожу с себя содрал, прийти к какому-то катарсису. Просветлению. Там в конце оно наступает, но настоящее или не настоящее - я не понимаю. И это меня терзает. Я тяжело психофизически выхожу из этого спектакля. Это так. Из шести спектаклей, в которых вы заняты в Театре Наций, пять поставлены зарубежными режиссерами, и только последний, "Иванов", - Тимофеем Кулябиным.

Это концепция или случайность?

Ещё "Фигаро" поставлен нашим — Кириллом Серебренниковым. Но концепция нашего театра - работать с лучшими режиссерами мира. И так получилось, что они меня видели на сцене: на гастролях либо в Лондоне, либо в Париже, либо в Нью-Йорке. Естественно, когда мы их приглашаем сюда, у них появляется условие, чтобы я играл в их спектаклях. Таким образом я стал счастливым заложником ситуации. Но я пытаюсь этих режиссеров зазвать сюда снова, чтобы, может быть, и другие артисты получили от работы с ними то же удовольствие, что и я. И все же публика реагирует в первую очередь на громкие имена актеров в вашем театре.

А как сделать так, чтобы зритель шел на постановки, а не только на звезд?

У нас есть малая сцена, где играют и известные артисты, и неизвестные. Там мы абсолютно свободны и в выборе материала, и в его подаче. И туда приходят зрители, которым интересен эксперимент. Но у большого зала свои законы. Людей туда необходимо привлекать. Да, иногда мы приглашаем звезд. А иногда ставим спектакли, в которых нет ни одной звезды - как было с опереттой Дунаевского "Женихи". Сложно, непросто было, несмотря на прекрасный музыкальный материал. И для "Калигулы" в постановке Някрошюса мы очень тяжело искали зрителя. Нашли. А когда играли "Circo Ambulante" Андрея Могучего с моей любимой Лией Ахеджаковой, сначала был полный зал, что называется, просвещенной публики, но ее, к сожалению, даже в огромном городе не так много. А дальше… Хотя, знаете, на публику пенять - самое последнее дело.

Время сейчас не самое спокойное. Вы чувствуете это, выходя на сцену?

Знаете, для меня стало ясно в какой-то момент (а для наших стало ясно давно - посмотрите, у скольких актеров фонды благотворительные, и у Чулпан Хаматовой, и у Юлии Пересильд, и у Ингеборги Дапкунайте, и мы со всеми этими фондами работаем), что культура - она не то, что бы вне политики, нет, потому что живем-то мы каждый день, и каждый день что-то происходит, и я как артист не могу на это не реагировать… Но мы должны быть НАД политикой. Понимаете, если бы мы были умнее, мы бы не обрубали культурные связи ни с кем, не прекращали бы обмен между театрами и артистами. Я в этом ничего не соображаю, честно вам скажу, но я знаю, что когда мы играли в Киеве, были полные залы, и зрители нас приветствовали, а теперь зрителей этих мы потеряли - там черные списки, тут черные списки… Мне жалко и обидно, что Алвис Херманис не может приехать в Россию, но я надеюсь, что это скоро изменится, что он сможет приехать на гастроли со своим театром и поставить что-то у нас. Эту возможность никто не имеет права у нас отнимать.

Театр может изменить мир?

Я даже обсуждать это не хочу. Я этим занимаюсь.

Художественный руководитель Театра наций рассказал о закулисье фестиваля «Территория», отношениях с частными спонсорами и государством, новой роли Ленина и влиянии дела Кирилла Серебренникова на театральное сообщество

Евгений Миронов. Фото: Зураб Джавахадзе/ТАСС

Искусство изменилось. Авангард и эпатаж сейчас занимают в нем главное место. Это и многое другое главный редактор Business FM Илья Копелевич обсудил с российским актером театра и кино, народным артистом России Евгением Мироновым .

Евгений, вы являетесь фронтменом потрясающего по масштабам и содержанию театрального фестиваля. Не просто театрального фестиваля, а фестиваля авангардного театра, который и в Москве процветает, и в России оказался в каком-то эпицентре общественных противоречий. 12-й фестиваль «Территория» по духу и контенту отличается от всего того, что было до сих пор?

Евгений Миронов: Нет, мы верны себе. Просто в какой-то момент было разное отношение. Я сейчас говорю и про государственные организации, которые помогают нам делать этот фестиваль, и у бизнес-элит, разное отношение к тому, чем мы занимаемся. Наше предложение сразу было очень острым, потому что мы говорим о современном искусстве. Современное искусство — это всегда эпатаж, это всегда острая проблема вскрытия, на то оно и современное искусство. Это молодые режиссеры, которые видят мир безо всяких очков, как они сейчас его ощущают, поэтому оно такое ершистое. У нас были походы в мэрию, и мы имели неприятный разговор с чиновниками «что это у вас там за «писи» показывают?» Это был потрясающий спектакль «Кретакор». Проблема касалась абортов, и это было сделано таким шокирующим способом, что, я думаю, многие молодые девушки, выйдя оттуда, навсегда поняли, что это за страшное дело. Но способ был жесткий. К сожалению, чиновники, которые не ходили на эти спектакли, не понимали, и объяснить им очень сложно. Но ничего, приходилось вести диалоги. Или бизнес, который сейчас совершенно по-другому на это реагирует, на наш фестиваль, на то, чем мы занимаемся. Они понимают: то, что сегодня современное искусство, завтра станет классикой, а люди бизнеса очень продвинутые в смысле денег, им необходим результат на тех местах, где у них в разных городах их бизнес, чтобы люди там были образованные, хорошо работали, а это все напрямую зависит от культурной среды. Мы только что делали в Магадане фестиваль, это замечательно, такое бизнес-оживление сейчас налицо, и мы благодаря этому этот фестиваль не сужаем, потому что в государстве денег становится все меньше, а, наоборот, расширили в этом году.

Мне кажется, ситуация иная. Начиная с «Тангейзера», затем «Иисус Христос — суперзвезда», наконец, вся история с Серебренниковым, искусство — театральное в первую очередь — находится в фокусе общественного внимания. Этот масштабный фестиваль, огромная поддержка бизнеса, которая оказывается этому фестивалю, огромное количество площадок, огромное количество мировых имен с их труппами, которые сюда приезжают, и, как говорится, нажимают в одну сторону, а пружина выстреливает в обратную. Есть такое ощущение, или мне так кажется?

Евгений Миронов: Нет. Мне кажется, что, во-первых, нельзя мешать все в одну корзину. Все случаи, что вы назвали, действительно конфликтные, они все были по той или по другой причине. Да, сейчас существует фон общественный, драматичный, и нетерпение — это касается не только искусства — к другой точке зрения явно ощущается. Но мы 12 лет делаем фестиваль, это экспериментальный фестиваль современного искусства, и ни одного раза за эти 12 лет мы не слышали ни от кого предостережения «прекратите, уберите», или влезания в репертуарную политику этого фестиваля, или еще какие-то подножки. Нет этого не было. Это говорит о том, что мы можем это делать сейчас, как вы говорите, в достаточно сложный исторический момент.

Я человек, который следит за театральной жизнью, стараюсь ходить в театр, причем всю свою жизнь. Тем не менее огромное количество имен из репертуара этого фестиваля мне незнакомы. Кто главная публика этого фестиваля, кому стоит туда пойти, кому, может быть, не стоит?

Евгений Миронов: Конечно, он прежде всего ориентирован на молодую публику. Они очень наглые, любознательные, и то количество зрителей, которое у нас побывало за эти годы на фестивале, говорит о том, что интерес имеется и достаточно большой. Это не означает, что они после этого фестиваля навсегда полюбили современное искусство. Я считаю себя человеком средних лет и не все принимаю, но мне интересно, для того чтобы понимать, туда я иду или не туда, или какой-то опыт, который не сейчас, а может быть, когда-нибудь пригодится, наталкивает меня на мысль о том, что этой работой, очень серьезной, сложной для каждого человека, надо заниматься, надо расширять свой кругозор, надо понимать в контексте мирового искусства, что происходит сегодня у нас или с тобой. Поэтому, конечно, ориентированы в первую очередь на молодую публику. Хотя есть спектакли абсолютно разных жанров и направлений, кому-то понравится одно, кому-то другое, поэтому я тут уже не могу сказать.

Вы сами играли в спектаклях жанров, будь то иммерсивный театр или камерный театр в любой форме, где, как мы сейчас с вами сидим, актеру приходится взаимодействовать со зрителем, где объединены пантомима, цирк, или не приходилось?

Евгений Миронов: Я всю жизнь занимаюсь, во-первых, театром, который мне интересен, и сложным театром. Это означает, что я пробую. Если вы знаете чуть-чуть мою биографию и с какими режиссерами я встречался, то вы поймете, что я экспериментирую всю свою жизнь. Был когда-то очень камерный спектакль «Еще Ван Гог» с Валерием Фокиным, когда, как вы сказали, практически один на один со зрителем происходит процесс творческий в голове некого художника.

Евгений Миронов: Может быть, да. Просто тогда я уже был сыт традиционной школой, я работал в замечательном театре Табакова, но я понимал, что я умираю, мне необходимо какое-то новое развитие. Или потом работа с Някрошюсом или со Штайном. Это абсолютный классик, это такой чтец классики, очень честный. Очень разный театр. В том числе мы делали ряд проектов на «Территории», где эта мультижанровость: и Курентзис, и Кирилл, я, оперные певцы, барабанщики — это все было в одном проекте. И для нас каждый раз какое-то интересное путешествие, поэтому я этим занимаюсь всю жизнь.

В Москве появился иммерсивный театр — уже как не фестивальный, а вполне репертуарный продукт. Смотрели ли вы, что вы об этом думаете?

Евгений Миронов: Нет, еще не смотрел. Мне кажется, что это очень здорово, поскольку вы говорите в контексте того, что сегодня происходит у нас, в нашей стране, мне тоже стало интересно, почему такое внимательное отношение сегодня всех к театру, что такое театр в современном мире. Это касается не только нашей страны. В этом году есть очень интересный проект, новый, это премьера. Это такие театрализованные дискуссии, российско-германский проект, такое ток-шоу о фобиях и страхах сегодняшнего культурного сообщества в контексте эпохи глобализации. Мне интересно, что возникнет из этих дискуссий, какая тема, какие новые смыслы появятся. Мы вбрасываем в эту топку свои эмоции, и почему театр стал центром сегодняшних обсуждений, что такое театральный процесс сегодня, как он влияет в контексте жизни вокруг, в том числе общественной жизни, каково влияние театра на общественную жизнь — в этом всем пора бы разобраться. Это такой дискуссионный клуб, который будет в новом пространстве Театра наций. Мне кажется, это очень мощная платформа, чтобы потом сформулировать свое отношение к этому и ответить на все оставшиеся вопросы.

Кирилл Серебренников тоже заявлен в фестивале «Территория», причем спектакль в Москве не увидишь, поскольку это спектакль латвийского театра, должна была быть и лекция. Мы знаем, вы уже цитировали его заочное послание. Уверен, что эту лекцию он прочитает, я думаю, что об этом все равно нам необходимо сейчас говорить. Театральное сообщество, особенно та часть театрального сообщества, которая живет этим экспериментом, которая любит современный и смелый театр, как охарактеризовать его состояние сейчас, когда ведется дело против режиссера и когда он находится под домашним арестом?

Евгений Миронов: Я не могу за него отвечать, оно очень разное, у театрального сообщества или у культурного сообщества разные цели. Я верю в ближний круг и всегда в него верил. Это мои единомышленники, это люди, которым я доверяю, и понимаю, почему я им доверяю, на протяжении многих лет. Вот так, я считаю, в сложное время можно сохраниться, потому что я делаю, во-первых, свое дело вместе со своими единомышленниками, и стою стеной за тех, кто попал в какую-то сложную ситуацию. Кирилл попал в сложную ситуацию, ведется следствие. Мы в курсе того, что происходит, мы на связи с адвокатом, мы предпринимаем определенные шаги, которые в соответствии с нашим законом можем предпринимать, будем это делать до победного конца.

В своих интервью вы говорили, несмотря на то, что Театр наций — это один из самых успешных с коммерческой точки зрения театральных проектов в Москве, все равно театр в нашей стране не может существовать без государственной поддержки.

Евгений Миронов: Нигде не может существовать без государственной поддержки.

Нет ли ощущения, что этот колокол может звонить по всем: по вам, по любому художественному руководителю?

Евгений Миронов: Во-первых, театр нигде не может существовать без государственной поддержки. Там, где он существует, это не театр. В Америке есть Бродвей, это эксклюзивные проекты, которые достаточно быстро сходят со сцены. У нас есть театральная система. Она была в дореволюционной России, в советское время, очень мощная и очень плодотворная, потому что такого количества театров в малых городах, где проживает большинство наших жителей, не было и не будет никогда больше ни в одной стране, включая нашу. После того как распался СССР, театры превратились в хозблоки, в хранение овощей, как раньше церкви, теперь театры. И сейчас происходит попытка, и я очень благодарен за эту попытку, реанимировать театр в этих городах, где, пожалуй, это единственное место, культурный очаг, вокруг которого потом уже возникают и все другие формы существования жизни. А что касается государственных денег, это ответственность. У художника всегда должна быть ответственность, а это означает, что и государство должно понимать, с одной стороны, что творчество нельзя контролировать — тогда это не творчество, и художник должен понимать, что самоцензура может убить весь смысл творчества. Но, с другой стороны, существует обоюдная ответственность. Это тоже надо понимать. Я как художественный руководитель не только Театра наций, у меня еще есть маленькая студия «Третий Рим», я учредитель фестиваля «Территория», конечно, я абсолютно не разбираюсь в каких-то финансовых вопросах, но, тем не менее, если даются деньги, то мы должны понимать, что существует отчетность и так далее.

С кем проще — с бизнесом и спонсорами или с государством?

Евгений Миронов: И то, и другое очень непросто. У бизнеса подчас бывает спрос гораздо жестче, потому что мы должны не просто отчитываться, мы должны выполнять программу, которую нам диктуют.

А чего касается этот диктат?

Евгений Миронов: Касается интересов этого бизнеса. У них есть определенный интерес, у них есть бизнес в той или иной точке. Мало того, программа может быть не совсем ясна или понравиться жителям того или иного места. Они тоже достаточно осторожно себя ведут. Мы понимаем это — ничего, как говорится, вода камень точит — и мы постепенно, дозированно выполняем все-таки нашу главную функцию донесения искусства до тех далеких мест, про которые мы разговариваем с этим бизнесом. Но это очень жесткий и серьезный разговор, гораздо, может быть, серьезнее и жестче, чем с государственными структурами. Но никакой цензуры в этом смысле, например на фестивале «Территория», еще раз повторюсь, у нас не было.

В том-то и дело, с одной стороны, мы наблюдаем со стороны определенной части общества, может быть, даже части властной элиты атаку на современное искусство или вообще на искусство, которое по тем или иным причинам им не нравится. С другой стороны, мы видим колоссальный обратный ответ.

Евгений Миронов: Вопрос один, на мой взгляд, очень важный. Как вы сейчас сказали, после определенных процессов у нас возникла очень активная «общественная жизнь», которой дали флаг в руки и сказали, что большинство решает. А как мы понимаем, во-первых, большинство не всегда право, а во-вторых, в искусстве точно не право. Там важны единицы, которые транслируют, становятся медиумами или властителями дум и за которыми потом, может быть, с опозданием в полвека идет остальное общество, понимая, что, оказывается, мы зря загубили этого гения, а он был прав. В контексте истории так случается, и так было много-много раз. Но сейчас абсолютно потерян институт уважения и почитания профессионалов. Ощущение, что просто дилетанты в этих общественных организациях. Ясно, что там наверняка есть очень искренние позывы восставать против чего-то во имя морали или других каких-то ценностей, но мы забываем, что в любом деле, пусть это искусство токаря, учителя, врача или художника — в каждом есть профессионал, которому мы должны доверять. Если есть Антонова Ирина Александровна или Пиотровский, они лучше меня понимают в том или ином виде изобразительного искусства. И даже если мне это не нравится, я с уважением отношусь к их многолетнему опыту, доказанному уже миллион раз. То же самое касается театра. Поэтому, когда у нас было выступление на совете при президенте, я высказался за создание сообществ, которые должны не по одиночке нам всем вякать, а консолидированно. Если это театр, изобразительное искусство или архитектура, мы должны терпеливо доказывать, прививать, объяснять истины простые для нас, но не для общества.

Не могу не спросить вас и про «Матильду». Вы верующий православный человек, вы снимались в этом фильме, у вас, безусловно, как у верующего и православного человека есть личное отношение к этой истории. Могли бы вы его сейчас передать тем православным и верующим, которые, может быть, сомневаются под воздействием тех или иных утверждений?

Евгений Миронов: Это к вопросу о профессионализме. Каждый должен заниматься своим делом: режиссер — снимать фильм, художник — рисовать картину, а зритель — выбирать, идти им смотреть эту картину или фильм или не идти. Вот и все. У нас есть абсолютно точные юридические инстанции, которые говорят, позволительно это по нашим законам или нет. Эти инстанции решили, что претензий к картине они не имеют, все остальное — мы живем в свободной стране, это выбор зрителя. Если говорить про меня, это мои личные эмоции, поскольку Алексея Ефимовича Учителя я знаю много лет, это очень уважаемый авторитет. Опять-таки потеря доверия к авторитетным людям. Он не может снять то, что ему инкриминируют определенные лица, априори не может. Он интеллигентный, талантливый и тонкий художник. То, что эта тема сейчас, в столетие, вскрылась таким...

Евгений Миронов: ...таким чудовищным нарывом, на самом деле она яйца выеденного не стоит. Это творчество, его можно обсуждать только тогда, когда ты посмотрел картину. А причина вся в одном: мы не определились о том, что произошло сто лет назад, в канун чего, к сожалению, на мой взгляд, показывается эта картина. Ни у кого нет — ни у государства, ни у общества — до конца понятия о том, что случилось за эти сто лет, кто такой человек, который воспользовался ситуацией и за несколько часов бескровно переменил историю нашей страны, и то количество жертв, которое было принесено и Лениным, и его последователями впоследствии... Было какое-то исследование о том, что из молодого поколения процентов 70 не понимают, о чем речь. Значит, виноваты мы все в том, что когда-то не провели черту между тем и этим, не назвали преступников преступниками и не стали жить дальше. Мы живем с такими же гирями на ногах и пытаемся бежать. Невозможно.

Раз уж мы заговорили о столетии революции, другая ваша очень важная актерская работа, которую мы увидим очень скоро, в телесериале Владимира Хотиненко «Демон революции». Вы играете Ленина. Ленина очень давно не играли у нас в кино, в отличие от Сталина. Я читал, что вы высказывались об этом человеке, относились к нему всегда крайне отрицательно. Но, как говорят, актер, играя героя, вынужден его полюбить. В процессе работы над этой ролью что вы, может быть, для себя открыли, о чем не думали раньше?

Евгений Миронов: Во-первых, я для себя провел линию до 1917 года и после. До 1917 года он теоретик, после 1917 года — практик. Наверняка он не мог даже предвидеть, что случится и какие действия ему надо будет производить. А может быть, и мог, потому что частично в той литературе, которую я прочитал, уже были достаточно серьезные, жесткие и страшные рекомендации по тому, как осуществлять не только революцию, а как осуществлять бунты, вплоть по пунктам: какой смолой обливать помещиков, какие делать заточки. Поскольку он мало кому доверял даже из ближнего круга, он все делал сам, и отсюда его титаническая работоспособность. И с этой точки зрения мне его жалко, потому что у него была нечеловеческая жизнь.

Я вернусь к сказанному выше. Вы провели черту, что Ленин до 1917-го был, в общем-то, безответственным революционером, которого даже преследовали, вел в каком-то смысле лично жертвенный образ жизни, а после 1917-го он оказался в абсолютно другой точке общественной пирамиды. Мне кажется, это очень интересная мысль, но, тем не менее, изменился ли, на ваш взгляд, человек, ваш герой? Мы не говорим об исторической личности.

Евгений Миронов: Мой герой не мог измениться, поэтому я и согласился сниматься в этой картине, потому что я все-таки примерно мог понять обстоятельства, в которых Ленин был до 1917 года. Как вы сказали, это эмиграция, это нищенская жизнь.

Но все то, что после 1917-го, в вашем герое уже есть?

Евгений Миронов: А куда же оно девается, у него все есть в зачатке.

Вся эта жесткость уже есть.

Евгений Миронов: Безусловно. Поскольку я не в материале до конца, что случилось, то есть я в общем понимаю, что было после 1917 года, но я это не изучал так подробно, потому что я не играл этот период, я не могу вам сказать об этой стадии развития этой личности. Только вспоминая его фотографию, где он овощ, я могу понять, чего ему это стоило.

Я вернусь к недоговоренной теме. Вы все-таки в том числе и театральный деятель, продюсер, ведете огромную организаторскую деятельность. Важную новость сообщил господин Кибовский, и театральный мир об этом знал, что департамент культуры с нового года меняет систему финансирования театра.

Он сказал, что будет грантовая система.

Евгений Миронов: Надо еще разобраться. Я тонкости не понимаю, механизмы. Я об этом впервые услышал вместе с вами.

Но все-таки вы больше доверяете государству? У вас есть выбор: к вам приходят спонсоры, и вам помогает государство. Скажите однозначно, с кем вам проще?

Евгений Миронов: У меня нет выбора. Самый большой на сегодняшний день проект Театра наций — это «Сказки Пушкина». Он стоил очень дорого, потому что для Уилсона свет важнее, чем артист, важнее, чем декорации. Свет — это самая дорогая часть бюджета, он стоил очень дорого. 70% бюджета спектакля — это спонсорские деньги. И так в любом спектакле: есть часть спонсорских денег, есть часть государственных денег, но и без той, и без другой Театр наций не смог бы существовать и делать то, что делает сегодня.