Изменение в политическом руководстве крах берия. Реферат: развитие ссср после смерти сталина

В 1946 году Сталин назначил Абакумова министром госбезопасности, и это изменило соотношение сил в его окружении. В то время он тщательно скрывал свои истинные цели, и мы думали, что новые назначения в кремлевских верхах (Жданова перевел и из Ленинграда в Москву, Кузнецова ввели в секретариат ЦК, Родионов стал Председателем Совета Министров Российской Федерации) – всего лишь обычные малозначащие перестановки. Но это было не так. Сталин в очередной раз вводил новых людей в руководство, чтобы подчеркнуть свое превосходство над соперничающими группировками в Кремле. В 1946-1948 годах второй после Сталина голос в принятии партийных и правительственных решений был у Жданова.

Два эпизода проливают новый свет на борьбу за власть. Первый – дело о сокрытии фактов выпуска некачественной продукции в авиапромышленности; второй, связанный с первым, – отставка маршала Жукова и других героев войны. Началось все с обвинения главного маршала авиации Новикова и народного комиссара авиационной промышленности Шахурина в сокрытии дефектов на самолетах, что вызывало авиакатастрофы.

Абакумов, будучи главой военной контрразведки в 1945 году, сообщил о письмах летчиков, жаловавшихся на низкое качество самолетов. Когда его назначили министром госбезопасности, он по указанию Сталина возбудил уголовное дело против руководителей авиационной промышленности и Новикова, главкома ВВС, якобы скрывавших эти неполадки. Вопрос был весьма щекотливым. Сталин пришел в ярость, когда его сын Василий, генерал ВВС, и Абакумов сообщили, что высшие чины авиационной промышленности преднамеренно скрывали дефекты оборудования, чтобы получать премии и награды. Маленков по своему положению в Политбюро отвечал за промышленность и получил золотую медаль и звание Героя Социалистического Труда за выдающуюся работу в организации производства военной продукции.

Следствие показало, что число авиакатастроф с трагическими последствиями искажалось. В основном все эти случаи приписывались ошибкам летчиков, а не недостаткам оборудования. Перед войной за неудачи наказывали строжайшим образом. Когда Валерий Чкалов – летчик, совершивший беспосадочный перелет через Северный полюс в Америку, – погиб в авиакатастрофе в 1938 году, сотрудник, отвечавший за безопасность Чкалова, был арестован, и его расстреляли за халатность, которая привела к гибели народного героя.

Когда Сталин на совещании высших чинов МГБ в июле 1946 года спросил Абакумова: «Вина Новикова и Шахурина доказана. Какую меру наказания вы предлагаете?» – тот без промедления ответил: «Расстрел».

– Расстрелять просто: сложнее заставить работать. Мы должны заставить их работать, – неожиданно сказал Сталин.

Новикова и Шахурина арестовали, и Сталин потребовал получить от них признания для разоблачения военного руководства. Их признания были подшиты к делам маршала Жукова и других генералов и представляли серьезную угрозу для Маленкова. Эти признания Сталин использовал, чтобы снять маршала Жукова с должности своего заместителя и Главнокомандующего Сухопутными войсками в 1946 году. В приказе от 9 июня 1946 года, подписанном Верховным Главнокомандующим, Жуков обвинялся в «отсутствии скромности», «чрезмерных личных амбициях» и «приписывании себе решающей роли в выполнении всех основных боевых операций во время войны, включая те, в которых он не играл вообще никакой роли». Жуков был понижен в должности и назначен командующим Одесским военным округом. Приказ также гласил, что «маршал Жуков, чувствуя озлобление, решил собрать вокруг себя неудачников, командующих, освобожденных от занимаемых должностей, таким образом становясь в оппозицию правительству и Верховному командованию».

Эти обвинения были основаны на признаниях маршала Новикова, который под давлением был вынужден дать показания против Жукова. В письме Сталину он рассказал об амбициях Жукова и сообщил, что вел с ним «антисталинские разговоры», а также показал, что помогал ему скрыть, что он из семьи царского городового.

Снятие Жукова имело далеко идущие последствия. Это было началом кампании по развенчанию ряда военачальников – героев Великой Отечественной войны. Так Сталин хотел избавиться от потенциальных врагов. Вскоре адмирал Кузнецов, командующий Военно-Морским Флотом, был смещен, и в результате перестановки министром вооруженных сил стал Булганин. Он был не в состоянии справиться с серьезными проблемами мобилизации и изменений в структуре вооруженных сил. Я несколько раз сталкивался с ним в Кремле во время совещаний глав разведслужб. Его некомпетентность просто поражала. Булганин не разбирался в таких вопросах, как быстрое развертывание сил и средств, состояние боевой готовности, стратегическое планирование. Он не понимал, что диверсии на тыловых складских сооружениях гораздо важнее, чем прямое нападение на аэродромы. Обсуждая эти планы, Булганин спорил со мной и генералом Захаровым, начальником разведывательного управления Генерального штаба, утверждая, что вместо взрывов в Инсбруке, в Австрии – в районах, где находятся американские склады горючего, – гораздо результативнее было бы взрывать американские самолеты прямо на аэродромах в Германии и Франции. Он говорил, что это подорвет американский боевой дух и американцы не смогут пользоваться своими базами в Европе.

Булганин всеми средствами старался избегать ответственности за принятие решений. Письма, требующие немедленной реакции, месяцами оставались без подписи. Весь секретариат Совета Министров был в ужасе от такого стиля работы, особенно когда Сталин, уехав на Кавказ в отпуск, возложил исполнение обязанностей Председателя Совета Министров на Булганина. Берия лично обратился к Сталину с просьбой ускорить прохождение через Булганина документов по атомной бомбе, находившихся в секретариате Булганина. Сталин разрешил своим заместителям подписывать самые важные постановления в обход Булганина. Так в Совете Министров возник прецедент создания бюро по различным направлениям работы правительства.

Внешность Булганина была обманчива. В отличие от Хрущева или Берии Булганин, всегда прекрасно одетый, имел благородный вид. Позже я узнал, что он был алкоголиком и очень ценил балерин и певиц из Большого театра. У этого человека не было ни малейших политических принципов – послушный раб любого лидера. Сталин за преданность назначил его первым заместителем Председателя Совета Министров, а Хрущев за то же сделал его Председателем Совета Министров на смену Маленкову. Позднее, в 1957 году, когда Булганин вместе с Маленковым, Молотовым, Кагановичем и Ворошиловым попытался сместить Хрущева, Никита Сергеевич на заседании партактива выдвинул против него оригинальное обвинение. «Он был сталинским стукачом. За это Сталин сделал его маршалом Советского Союза, – заявил Хрущев. – Конечно, после того, как мы раскрыли его антипартийное предательское поведение, мы лишим его звания и разжалуем». (Это рассказывал мне мой бывший заместитель, полковник Студников, который присутствовал на том заседании.)

В марте 1958 года Булганин был назначен председателем правления Госбанка, потом, три месяца спустя, отправлен на работу в ставропольский совнархоз, в область, где никому тогда не известный Михаил Горбачев начинал свою карьеру. Булганин в конце концов вышел на пенсию, и я встретил его в центре Москвы в начале 70-х в очереди за арбузами.

Назначив министром вооруженных сил Булганина, которого военные не уважали, Сталин достиг цели и стал вершителем судеб как настоящих командующих – таких, как Василевский, Жуков, Штеменко, Конев, Рокоссовский и Баграмян, – так и самого Булганина. Булганин никогда бы не взял на себя ответственность за любое серьезное решение, даже входящее в его компетенцию, хотя никто не мог ничего сделать без его резолюции. Таким образом, ни одна из сторон – ни истинные лидеры, ни дутая фигура – не могла действовать независимо друг от друга. Это поощряло вражду и соперничество между военными.

Абакумов арестовал генералов, близких к Жукову в Германии, по обвинениям, которые вначале казались неполитическими: растрата фондов и вывоз (для себя) ценностей, мебели, картин и драгоценностей из Германии и Австрии. Из опубликованных недавно архивных материалов видно, что из этих людей выбивали показания об антисталинских заявлениях Жукова. В 1944 году, во время войны, Сталин приказал, Богдану Кобулову, заместителю Берии, установить в московской квартире Жукова подслушивающие устройства. Прослушивание квартир Жукова и адмирала Кузнецова не дало результатов, на которые так надеялись. Однако некоторые известные маршалы и генералы были посажены в тюрьму, а часть из них расстреляна за антисталинские высказывания, записанные подслушивающими устройствами, или в связи с показаниями, которые были выбиты у них людьми Абакумова.

Жуков и Кузнецов, сохранив свое достоинство, открыто признали свои ошибки; Жуков «раскаялся» в том, что наградил орденом Красной Звезды знаменитую певицу Русланову. Хотя во время войны у него было такое право, в мирное время награждать мог лишь Верховный Совет.

Маршал Кулик и генерал Рыбальченко были расстреляны в 1959 году. Остальные сидели в тюрьме; их освободили после смерти Сталина. Новикова и адмирала Кузнецова восстановили в должности в 1951-1953 годах, и после смерти Сталина с них были сняты все обвинения. Жуков оставался на должности командующего военным округом, в 1952 году Сталин ввел его в состав ЦК. Лишь после марта 1953 года он был отозван обратно в Москву и назначен первым заместителем министра обороны.

Жуков, понятно, был настроен враждебно ко всему аппарату Министерства государственной безопасности. Ему было все равно, кто отдавал приказы следить за ним – Берия, Абакумов или Богдан Кобулов; они все лезли в его личную жизнь. Прослушивание квартиры Жукова было прекращено в 1953 году, после смерти Сталина, но возобновилось Хрущевым в 1957 году, а Брежнев продолжал прослушивание до смерти Жукова в 1974 году. Даже на пенсии Жуков оставался потенциальной угрозой для Хрущева и Брежнева, военным героем, который мог бы возглавить военную оппозицию, если бы его выдвинули военные.

Виктор Абакумов родился в 1908 году. Он занимал пост министра госбезопасности с 1946 по 1951 год. Это был высокий мужчина с копной темных волос и с сильным волевым лицом. Несмотря на то, что образования у него не было, он благодаря своему врожденному уму и твердости характера взобрался на самый верх. Его работа в ЧК начиналась с технического обеспечения операций, с агентами он дела не имел и занимался явочными квартирами, машинами. Позже, во время чистки 30-х годов, он сделал себе имя под началом Богдана Кобулова, заместителя Берии. Незадолго до войны Абакумова повысили: он стал заместителем народного комиссара внутренних дел. Когда Михеев, начальник военной контрразведки, застрелился в окружении под Киевом, Сталин заменил его Абакумовым, которому тогда было всего тридцать четыре года. В новой должности Абакумов отвечал за политическую благонадежность войск и борьбу с немецким шпионажем в вооруженных силах; вместе с тем он набирался опыта в вопросах разведки и контрразведки. Его нельзя было сравнить с Берией по профессиональным способностям, но деловая хватка сильно отличала его от остальных аппаратчиков.

В декабре 1945 года Берия был освобожден от должности народного комиссара внутренних дел, которую занимал с 1938 года. Он уже не курировал органы безопасности, если это впрямую не касалось его основной работы: он руководил Специальным комитетом по проблеме No 1 – атомной бомбе и топливо-энергетическим комплексом.

Когда Абакумова в 1946 году назначили вместо Меркулова министром госбезопасности, он не был близок к Берии. Напротив, Сталин дал Абакумову указание собрать компромат на всех, в чьих руках была власть, в том числе на Берию. Абакумов смог доказать, что Маленков прекрасно знал о сокрытии неполадок в авиапромышленности, и в 1947 году Маленков получил выговор, был смещен с должности и временно сослан в Казахстан. Его вывели из Секретариата ЦК, а его обязанности перешли к Кузнецову, протеже Жданова. Абакумов и Кузнецов установили самые тесные дружеские отношения.

Однако спустя два месяца Сталин назначил Маленкова заместителем Председателя Совета Министров. Берия в то время поддерживал Маленкова и не скрывал, что они часто встречаются. Абакумов, со своей стороны, сообщал Сталину о том, что Маленков и Берия сочувствуют репрессированным руководителям авиапромышленности и военным. Абакумов ознакомился с документами милиции об охранниках Берии, хватавших на улице женщин и приводивших их к Берии, что вызывало жалобы мужей и родителей.

Расстановка сил в окружении Сталина была следующей: и Берия, и Маленков поддерживали тесные рабочие отношения с Первухиным и Сабуровым, занимавшимися экономическими вопросами. Все они входили в одну группировку. Они выдвигали своих людей на влиятельные должности в правительстве. Вторая группа, позднее получившая название «ленинградской», включала: Вознесенского, первого заместителя Председателя Совета Министров и главу Госплана; Жданова, второго секретаря ЦК партии; Кузнецова, секретаря ЦК, отвечавшего за кадры, в том числе и органов госбезопасности; Родионова, Председателя Совета Министров Российской Федерации; Косыгина, заместителя Председателя Совета Министров по легкой промышленности и финансам, выдвинутого в период подготовки и проведения денежной реформы (в 1948 году он был министром финансов), а после «ленинградского дела» переведенного на малопрестижную работу в Министерство легкой промышленности. Вторая группировка назначала своих людей на должности секретарей районных партийных организаций. Кузнецов в 1945 году выдвинул Попова, бывшего директора авиазавода, секретарем Московской парторганизации, и Попов стал членом Оргбюро ЦК и секретарем ЦК ВКП (б) одновременно. Жданов поощрял его попытки контролировать министров через выборы в Московский комитет партии. Жданов и Кузнецов осуществляли двойной контроль над членами правительства: через Попова и через Центральный Комитет (нечто подобное пытался сделать Ельцин, став секретарем Московского комитета партии. В этом одна из причин его конфликта с аппаратом ЦК).

Таким образом, членами правительства можно было манипулировать без вмешательства Берии, Маленкова и Первухина. Когда Жданов в 1948 году умер, Попов потребовал, чтобы министры как члены партии подчинялись ему, главе Московского комитета партии. Маленков, стремясь убрать Попова, интерпретировал это его требование как свидетельство «заговора» и появления «независимого» центра власти в Московской парторганизации. Мнение Маленкова было поддержано министрами, которые жаловались Сталину, что Попов постоянно вмешивался в их работу. Хрущев еженедельно присутствовал на заседаниях Политбюро в Москве и в те годы был близок к группе Берии и Маленкова.

Сталин поощрял это соперничество; он понимал, что при этом его власть не пострадает. Кроме того, Сталин сознавал, что борьба за власть внутри его старой гвардии давала ему возможность при первой же необходимости избавиться от них всех. Он всегда мог заменить их молодыми партийными работниками с мест, которые не имели опыта интриг наверху.

Во время этой борьбы за власть Сталин и Жданов начали кампанию «по борьбе с космополитами», чтобы укрепить изоляцию страны и выбить из интеллигенции любые посторонние идеологические влияния. Еще одной целью Сталина было укрепить позиции СССР в Восточной Европе и установить там, в основном, такой же режим, какой существовал в Советском Союзе.

Одновременно с этим победа Израиля в войне за независимость усилила среди советских евреев сознание собственной культурной общности.

Именно эта кампания позволила Сталину избавиться от давно раздражавших его лидеров Еврейского антифашистского комитета. Они настаивали на выполнении данных во время войны обещаний, о которых было известно за рубежом. Их столь нужные во время войны связи с влиятельными людьми на Западе стали достаточным подводом для того, чтобы Сталин решил уничтожить их. Немаловажную роль при этом сыграли антисемитские взгляды партийного руководителя.

Через год после того, как Черчилль в Фултоне, в 1946 году, произнес свою знаменитую речь и «холодная война» началась, немедленно последовало похолодание во всех аспектах советской интеллектуальной жизни, возникли так называемые научные дискуссии в биологии, литературной критике и лингвистике, философии, политэкономии. Обе кремлевские группировки использовали эту кампанию, каждая в своих интересах, пытаясь найти идеологические грехи у своих противников. Это было не просто противостояние евреев (космополитов) и правоверных коммунистов; суть кампании, скорее, была в кардинальной перетасовке кадров в научных и творческих кругах в интересах правящей верхушки.

Всем известно «дело биологов»: возникшие в 30-х годах споры по генетике быстро перешли из области науки в область политики. По одну сторону находились всемирно известные биологи, обосновавшие необходимость финансирования дальнейших исследований по генетике. Им противостояла группа карьеристов от науки, возглавляемая Трофимом Лысенко, который спекулировал марксистской идеологией. Он представил правительству картину бесперебойного снабжения продовольствием на основе достижений марксистской биологии, обещал через десять лет начало новой эры изобилия, открыто боролся против генетиков, утверждая, что они ставят палки в колеса прогресса.

Его обещания оказались блефом. Начались новые дебаты, статьи в научных журналах критиковали Лысенко и его последователей. Выдающиеся ученые писали в ЦК, вскрывая серьезные ошибки кремлевского биолога.

На должность заведующего Отделом науки ЦК КПСС Жданов выдвинул своего сына Юрия, который одно время был женат на дочери Сталина Светлане. Юрий Жданов поддерживал критиков Лысенко. При этом использовалась информация Абакумова из научных биологических кругов, полученная от заслуживающих доверия источников: академик Лысенко пытается обмануть правительство, голословно докладывая о своих достижениях в агробиологии, которые на самом деле отсутствуют. В своих письмах ученые говорили, что царствование Лысенко в агробиологии с 30-х годов и его неприятие любых исследований по генетике были губительными для научного прогресса.

Людвигов, начальник секретариата Берии в Совете Министров, рассказывал мне, как Жданов использовал эту ситуацию, чтобы усилить свое влияние в научных кругах. Он не был сторонником свободы научной деятельности, его не интересовали собственно научные вопросы – его скорее волновало расширение своего влияния. Выступления ученых против Лысенко помогали ему назначать своих людей на посты, контролирующие науку и промышленность.

Официальная линия в науке после смерти Жданова вновь начала склоняться к поддержке Лысенко и неприятию генетики. К сожалению, опубликованные работы о судьбе генетики в 40-х годах почти не упоминают, что внезапные изменения в официальном отношении к ученым-генетикам совпали с кардинальными изменениями в партийном руководстве, отвечавшем за науку, и во многом были вызваны ими.

В конце 40-х годов я подружился с Анной Цукановой, заместителем заведующего Отделом руководящих партийных органов, то есть, в сущности, заместителем Маленкова.

Я знал, что у моей жены была подруга Анна, но не встречался с ней, пока однажды они не пригласили меня на обед в ресторан «Арарат», в центре Москвы. Когда я приехал на обед, познакомился с Анной и узнал ее полное имя, то понял, что это заместитель Маленкова. Мне сразу же понравилась ее приятная внешность и длинная темная коса, уложенная на затылке, – настоящая русская красавица. Это было началом нашей длительной дружбы. Мы с Анной говорили как коллеги, знавшие круг обязанностей друг друга; оба мы имели доступ к секретным материалам, так что могли свободно обсуждать нашу работу. И сейчас, спустя более сорока лет, мы остаемся друзьями.

Анна часто говорила, что линия товарища Сталина и его соратника Маленкова заключается в постоянных перемещениях партийных руководителей высокого ранга и чиновников госбезопасности, не позволяя им оставаться на одном и том же месте более трех лет подряд, чтобы не привыкали к власти.

Сильное впечатление на меня произвели слова Анны о том, что ЦК не всегда принимает меры по фактам взяточничества, «разложения» и т. п. по докладам Комиссии партийного контроля и органов безопасности. Сталин и Маленков предпочитали не наказывать преданных высокопоставленных чиновников. Если же они причислялись к соперникам, то этот компромат сразу же использовался для их увольнения или репрессий.

Анна открыла мне, что руководство знало об издержках почти каждой крупной идеологической кампании, но цель, как говорил Маленков, оправдывала эти издержки. Сейчас очевидно, что та страшная цена, которую народ заплатил за идеологические кампании и чистки, была преступной ошибкой тогдашних правителей и подорвала всю систему.

Анна не подозревала, что открыла мне глаза на реальное положение дел в верхах, сказав, что ЦК знал: кампания против космополитов была раздута и преувеличена. Правда, она была уверена, что со временем эти ошибки будут исправлены.

Именно от нее я узнал, что сам Сталин принял решение о чистке грузинской партийной организации. Она сказала, что в ЦК все боялись предложить какие бы то ни было изменения в кадровом составе руководства грузинской компартии, так как вопрос затрагивал личные связи Сталина и это могло его задеть. Мы с Анной думали, что Сталин так отреагировал на взяточничество в Грузии. Теперь из архивных документов нам известно, что так называемое «мегрельское дело», одна из последних чисток, организована самим Сталиным.

В последние годы правления Сталина в небольшой круг руководителе и входили Маленков, Булганин, Хрущев и Берия, а Сталин всячески способствовал разжиганию среди них соперничества. В 1951 году в немилость попал Берия. Сталин приказал поставить подслушивающие устройства в квартире матери Берии, решив, что ни Берия, ни его жена не позволят никаких антисталинских высказываний, но его мать, Марта, жила в Грузии и вполне могла высказать сочувствие преследуемым мегрельским националистам. Берия был мегрел, а мегрелы не ладили с гурийцами, которым больше всего доверял Сталин. Дело мегрелов, в сущности, основывалось на сфабрикованных обвинениях и заговоре с целью отделения от Советского Союза. Сталин затеял это дело, желая избавиться от Берии. Он потребовал, чтобы Берия уничтожил своих самых верных товарищей. Делая вид, что он все еще доверяет Берии, Сталин предоставил ему редкую честь обратиться к партийному и государственному активу на праздновании тридцать четвертой годовщины Октябрьской революции 6 ноября 1951 года.

В 1948 году, за четыре года до грузинской чистки, Сталин назначил министром госбезопасности Грузии генерала Рухадзе. В годы войны тот возглавлял военную контрразведку на Кавказе. Его антибериевские настроения были общеизвестны. По личному приказу Сталина Рухадзе с помощью Рюмина, пользовавшегося дурной славой, собирал компромат на Берию и его окружение. Вначале была просто ежедневная слежка за грузинскими родственниками Берии. Берия не скрывал ни от Сталина, ни от Молотова, что дядя его жены, Гегечкори, – министр иностранных дел в меньшевистском правительстве Грузии в Париже; не скрывал и того, что его племянник сотрудничал с немцами, будучи во время войны в плену.

В конце 30-х годов, а потом после войны советская разведка занималась грузинскими эмигрантами во Франции. Наиболее успешной в этом отношении была работа офицера НКВД Вардо Максималишвили, бывшего секретаря Берии.

В то время в правительственных кругах ходили слухи о том, что сын Берии Сергей собирается жениться на Светлане Аллилуевой после ее развода с сыном Жданова. Секретарь Берии Людвигов, рассказавший мне эту историю во Владимирской тюрьме, говорил, что Нина, жена Берии, и сам Берия были решительно против этого брака. Берия знал, что его противники из Политбюро используют этот брак в борьбе за власть, что силы Сталина уже не те и если Берия свяжет себя со Сталиным семейными узами, то в случае смерти Сталина он будет обречен. Ситуация породила их взаимную неприязнь, и с этой точки зрения можно объяснить, почему в 1951 году Сталин приказал генералу Рухадзе продолжать расследование о взяточничестве грузинских чиновников-мегрелов. Надо заметить, что в Грузии в органах безопасности и на руководящей работе прослойка мегрелов была очень значительной.

Сталин приказал Рухадзе найти доказательства и выискать свидетельства зарубежных связей мегрелов Грузии, тогда он мог бы подытожить: «Этим мегрелам вообще нельзя доверять. Я не хочу, чтобы меня окружали люди с сомнительными связями за рубежом». Этого было достаточно, чтобы Рухадзе понял, что он должен сфабриковать заговор. Как рассказал мне писатель Столяров, работающий над книгой «Преторианцы», вскоре после этой встречи Рухадзе присутствовал на званом ужине, где, сильно выпив, прихвастнул, что он близок к Сталину и тот давал ему инструкции по проведению диверсий и похищений в Турции и Франции. На ужине также присутствовал министр внутренних дел Грузии Бзиава, мегрел, который на следующий день написал письмо только что назначенному министру госбезопасности Игнатьеву в Москву и в нем сообщил о поведении Рухадзе на ужине. Игнатьев доложил об этом Сталину. Сталин приказал показать это письмо Рухадзе и в его присутствии уничтожить письмо. Игнатьев предупредил Рухадзе, что, хотя тот и пользуется еще расположением Сталина, «нельзя позволять себе распускаться».

Следующим шагом Рухадзе был арест бывшего министра госбезопасности Грузии Рапавы, генерального прокурора Шония и академика Шария – члена мандатной комиссии Совета Национальностей Верховного Совета СССР, некоторое время работавшего заместителем начальника внешней разведки НКВД. Всех их обвинили в связях с эмигрантскими организациями через агента НКВД Гигелия, который вернулся из Парижа с женой-француженкой в 1947 году. Гигелия и его жена, невзирая на ее французское подданство, были арестованы по приказу Сталина, их пытали, чтобы заставить действовать по заранее продуманному сценарию.

Так началась чистка грузинского руководства, тех, кто был близок к Берии. Кампания против взяточничества в Грузии переросла в обвинения в заговоре с целью отделения мегрелов от Советского Союза. Сталин пошел на это из-за личной неприязни к Берии и для того, чтобы лишить Берию основ его влияния в Грузии.

Сталин начал эту кампанию в 1951 году, вскоре после заметного роста популярности Берии в связи с успешной работой по атомной проблеме и проведением второго испытательного взрыва атомной бомбы. «Хозяин» знал, что это было особое достижение, потому что ядерное устройство не копировало американские образцы атомной бомбы, но вместо того, чтобы поощрить успех своего протеже, Сталин захотел, чтобы теперь этим делом занимался более зависимый от него человек.

Политбюро предложило Берии возглавить партийную комиссию по расследованию дела «мегрельских уклонистов», отправив его в Тбилиси, чтобы тот разоблачил «мегрельский национализм» и уволил своего ближайшего соратника, первого секретаря ЦК компартии Грузии Чарквиани, которого по приказу Сталина сменил давний враг Берии Мгеладзе. Берии, кроме того, пришлось закрыть мегрельские газеты.

В тот момент, когда Берия обращался к участникам торжественного заседания по поводу празднования годовщины Октябрьской революции, первый заместитель министра госбезопасности СССР Огольцов по приказу Сталина направил в Тбилиси к арестованным мегрелам группу следователей, чтобы получить признания, которые опорочили бы Берию и его жену Нину. Кроме того, Огольцов утвердил план оперативной разработки родственников и ближайшего окружения Берии. Мегрелы ни в чем не признались. Они полтора года провели в тюрьме, им не давали спать, их пытали, и Берия освободил их лишь после смерти Сталина. За восемь месяцев до своей смерти Сталин арестовал Рухадзе, который стал для него нежелательным свидетелем. Официально же его обвинили в обмане партии и правительства.

Теперь Кирилл Столяров прояснил мне ситуацию, в которую я попал в Грузии в 1951 (или 1952) году, когда Игнатьев приказал мне выехать в Тбилиси. Я должен был оценить возможности местной грузинской разведслужбы и помочь им подготовить похищение лидеров грузинских меньшевиков в Париже, родственников жены Берии, Нины Гегечкори. Докладывать я должен был лично Игнатьеву. Мне сообщили, что инициатива по проведению этой операции исходила из Тбилиси, от генерала Рухадзе, и Сталин лично ее одобрил. Рухадзе настаивал на том, чтобы грузинские агенты взяли эту операцию на себя. С этой идеей он прибыл в Москву и пошел на прием к Игнатьеву. Отправляясь обратно в Тбилиси, он пригласил меня лететь вместе с ним. Я предпочел поехать поездом.

То, что я увидел в Тбилиси, меня глубоко потрясло. Единственный способный агент с хорошими связями во Франции, Гигелия, сидел в тюрьме по обвинению в шпионаже и мегрельском национализме. Агентам Рухадзе нельзя было доверять; они даже отказались говорить со мной по-русски. Заместитель Рухадзе, планировавший поехать в Париж, никогда не был за границей. Он был уверен, что если привезет грузинским эмигрантам шашлык и корзину грузинского вина, устроит пирушку в самом знаменитом ресторане Парижа, то завоюет их расположение. Предлагали также послать в Париж делегацию деятелей культуры, но все понимали, что эти грандиозные планы маскируют желание Рухадзе отправить в Париж свою жену. Она была скромной женщиной и хорошей певицей, но могла представлять в делегации только Тбилисскую консерваторию. О планах мужа она не имела ни малейшего понятия.

Группа следователей из Москвы, занимавшаяся делом мегрелов, между тем радостно сообщила Рухадзе, что они уже почти установили связь между семьей Берии и арестованными националистами. Тогда в кабинете Рухадзе я заметил под стеклом на столе портрет молодого Берии – одного из его заклятых врагов. Рухадзе активно, стремясь угодить Сталину, пытался компрометировать сначала бывших подчиненных Берии по разведслужбе, а потом и его самого.

Любительский авантюризм Рухадзе испугал меня и я поспешил вернуться в Москву, чтобы доложить обо всем Игнатьеву. Он и его первый заместитель Огольцов внимательно выслушали меня, но заметили, что судить об этом деле надо не нам, а «инстанции», так как Рухадзе лично переписывается со Сталиным на грузинском языке. Сталин, однако, понимал, что Рухадзе и Рюмин становились опасны: вместо того чтобы просто добиваться признаний в измене, они в ходе следствия проявляли большой интерес к интригам в партийной и правительственной верхушке. Абакумов писал из тюрьмы Берии и Маленкову 11 октября 1952 года, что Рюмин интересовался внутренними отношениями в Политбюро, пользуясь информацией из совершенно секретных докладных, направлявшихся МГБ Сталину.

Сталин решил принести в жертву Рюмина и Рухадзе. Рухадзе вскоре посадили в Лефортово; Рюмина сняли с должности заместителя министра госбезопасности и уволили из органов в ноябре 1952 года. После смерти Сталина его арестовали, но, даже если бы Сталин был жив, он все равно бы его уничтожил.

После смерти Сталина Берия не выпустил Рухадзе из тюрьмы, но жертвы Рухадзе были освобождены. Рухадзе и Рюмин, оба находясь под арестом, закидали Берию письмами с просьбой об освобождении, обращаясь к нему как к «Великому Человеку». Три месяца спустя, когда Хрущев и Маленков арестовали Берию, эти письма впутали их в организованный якобы Берией заговор. Таким образом, Рухадзе был расстрелян в Тбилиси в 1955 году вместе со своими бывшими жертвами, которые вновь были арестованы за связь с Берией.

Скрытые мотивы и амбиции в конце 40-х – начале 50-х годов играли гораздо более важную роль в политических событиях, чем казалось в то время и кажется сейчас. Мы (те, кто видел все это и в результате страдал от этого) позже пришли к выводу, что партийная верхушка (Сталин и те, кто шел за ним) использовала кампании борьбы с космополитизмом и с последствиями культа личности только для того, чтобы убрать с дороги своих противников и оппонентов. Их целью было добиться абсолютной власти или ввести новые фигуры в свое окружение. Они рассчитывали, что Комитет партийного контроля и органы безопасности постоянно будут снабжать их компрометирующими материалами. Общим правилом было собирать компрометирующие факты против всех, а при необходимости использовать эту информацию. Я был и инструментом и жертвой этой системы.

Абакумов докладывал компрометирующий материал лично Сталину, и на основе этой информации Сталин мог шантажировать всю верхушку. После смерти Жданова нарушился хрупкий баланс власти. Сталин не позволил Жданову окончательно избавиться от Маленкова, когда тот оказался замешанным в скандальную историю с авиационной промышленностью; вместо этого он просто понизил его в должности, но оставил влиятельным членом Политбюро. Сталин заставил Маленкова «курировать» исправление ошибок в авиационной промышленности, зная, что Маленков будет лезть из кожи вон, боясь дальнейших разоблачений. Таким образом, он оставался на своем месте как противовес Жданову, чьи последователи вскоре поплатились.

От Анны Цукановой я узнал поразительные факты о «ленинградском деле», во время которого все люди Жданова и соперники Маленкова и Берии были осуждены и расстреляны. В 1949 году мы не знали об ужасающих обвинениях против них. В то время Анна мне сказала лишь, что Кузнецов и Вознесенский освобождены от своих постов, потому что замешаны в фальсификации результатов партийных выборов на Ленинградской городской партконференции. Дружба Кузнецова с Абакумовым его не спасла; Сталин проверил искренность Абакумова, заставив его уничтожить своего друга.

Мы должны помнить о том, что часто упускают из виду: о менталитете идеалистически настроенных коммунистов в конце 40-х – начале 50-х. Для нас самым ужасным преступлением высокопоставленного партийного или государственного деятеля была измена, но не меньшим преступлением была и фальсификация партийных выборов. Дело партии было священным, и в особенности внутрипартийные выборы тайным голосованием, которые считались наиболее эффективным инструментом внутрипартийной демократии. Поэтому, когда Анна рассказала мне, что партийные лидеры Ленинграда фальсифицировали результаты выборов на партконференции, эти люди для меня перестали существовать.

Конкретные подробности «ленинградского дела» оставались тайной для партийного актива; даже Анна не представляла тяжести обвинений. Теперь мы знаем, что их обвинили в попытке раскола компартии путем организации оппозиционного центра в Ленинграде. Одного из осужденных, Капустина, обвинили в шпионаже, но доказательства представлены не были.

Все это было сфабриковано и вызвано непрекращающейся борьбой среди помощников Сталина. Мотивы, заставившие Маленкова, Берию и Хрущева уничтожить ленинградскую группировку, были ясны: усилить свою власть. Они боялись, что молодая ленинградская команда придет на смену Сталину. Теперь мы знаем, что результаты подсчета голосов при тайном голосовании в Ленинграде в 1948 году действительно были сфальсифицированы, но осужденные не имели к этому никакого отношения. Политбюро в полном составе, включая Сталина, Маленкова, Хрущева и Берию, единогласно приняло решение, обязывающее Абакумова арестовать и судить ленинградскую группу, но, что бы ни писали в школьных учебниках по истории партии и что бы ни писал Хрущев в своих воспоминаниях, инициатором дела был не Абакумов. Действительно, его подчиненные под его руководством сфабриковали это дело, но Абакумов действовал в соответствии с полученным приказом.

Сначала всех арестованных обвинили в преступлениях средней тяжести. Например, Вознесенского – в утрате документов из секретариата и в семейственности: его младший брат и сестра занимали ответственные посты в Москве и Ленинграде. Косвенно это задело и Микояна: один из его сыновей женился на дочери Кузнецова.

«Ленинградское дело» оставалось тайной и после смерти Сталина, и даже я, хоть и был начальником самостоятельной службы МГБ, не знал о судьбе тех, кто погиб в безвестности.

Глава ленинградского МГБ генерал Кубаткин был репрессирован и расстрелян после закрытого суда. Теперь документы «ленинградского дела» частично опубликованы. Руки всех, кто был в тот период членом Политбюро, в крови, потому что они подписали смертный приговор обвиняемым за три недели до начала процесса в Ленинграде.

«Ленинградское дело» совпало также с резким развенчанием Молотова, который хоть и оставался членом Политбюро, был снят с поста министра иностранных дел в марте 1949 года. Его сменил Вышинский. Молотов очень тяжело переживал арест жены, Полины Жемчужиной, еврейки; сначала ее обвинили в превышении власти и утере секретных документов (которые могли украсть и по указанию Сталина). По приказу Сталина под принуждением следователей, чтобы скомпрометировать Жемчужину в глазах мужа и Политбюро, двух ее подчиненных заставили оболгать ее и признаться, что они были с ней в интимной связи. Она провела в тюрьме год, а потом ее выслали в Казахстан. Сталин надеялся получить от Жемчужиной компромат на Молотова. Ее арест держали в секрете, и я узнал о нем лишь перед самой смертью Сталина, когда Фитин, бывший в то время министром госбезопасности Казахстана, пожаловался мне, как тяжело лично отвечать за Жемчужину. Игнатьев все время запрашивал о ней, пытаясь узнать о ее связях с сионистами и послом Израиля в СССР Голдой Мейер. В январе или феврале 1953 года Фитина вызвал Гоглидзе, первый заместитель министра госбезопасности, и приказал перевести Жемчужину на Лубянку. Фитин понял, что главной целью всего этого было обвинить Молотова в связях с сионистами, и забеспокоился, что изменения в руководстве могут коснуться тех, кто работал с Молотовым, в том числе и его.

В то время, в конце 1952 – начале 1953 года, мы не знали, что Сталин открыто выступил против Молотова и Микояна на Пленуме ЦК. Сталин объявил их заговорщиками. Он обвинил Молотова в том, что тот уступил перед шантажом и давлением со стороны империалистических кругов, подразумевая, что Жемчужина (хотя ее имя не было упомянуто) имела отношение к сионистскому заговору и тайным связям с Голдой Мейер.

Сразу после пленума от Молотова потребовали вернуть из секретариата МИДа в канцелярию Сталина оригиналы документов по Пакту Молотова – Риббентропа, включавшие секретные протоколы. С того дня и до тех пор, когда в 1992 году их опубликовали, они хранились в секретных архивах Политбюро. Я не исключаю возможности того, что Сталин собирался предъявить Молотову обвинение в прогерманских симпатиях или заискивании перед Гитлером во время этих тайных переговоров.

В сентябре 1950 года Дроздов, заместитель министра госбезопасности Украины, был переведен в Москву. Мы знали друг друга почти тридцать лет. Моя жена дружила с его женой. Приехав во Львов, чтобы найти руководителя подпольной ОУН Шухевича, я жил у Дроздова на даче недалеко от города. В Москве Дроздова поставили во главе Специального бюро No 2 МГБ СССР, которое должно было заниматься тайной слежкой и похищением сталинских врагов внутри страны – как реальных, так, как я теперь понимаю, и выдуманных.

Вначале Абакумов и Огольцов решили, что заниматься подобными операциями, как в стране, так и за рубежом, будет мое бюро по диверсиям и разведке, а Дроздов будет моим заместителем, так как Эйтингон впал в немилость. Это не устраивало Абакумова, он так организовал работу, что внутренние операции поручили Дроздову. У Дроздова не было связей в Москве, но ему доверили эти щекотливые дела. Первое его задание было проконтролировать надежность системы по подслушиванию и убедиться, что наши «жучки» не обнаружены. Именно тогда от Дроздова я узнал, что в 1942 году Сталин приказал Богдану Кобулову, заместителю Берии, установить подслушивающую аппаратуру в квартирах маршалов Ворошилова, Буденного и Жукова. Позже, в 1950 году, к этому списку были добавлены имена Молотова и Микояна. Существовали грандиозные планы по тайному подслушиванию всех телефонных разговоров в руководстве ЦК, но это было исполнено только во времена Брежнева, когда техника достигла необходимого уровня.

Дроздов был рад, что он не вовлечен ни в какие похищения по приказу Сталина, но его подчиненным дважды приходилось работать на Главное управление контрразведки: они должны были заговаривать на улице с иностранными дипломатами, которые встречались с русскими писателями, и затевать потасовки. Первое, что сделал Берия, став министром внутренних дел после смерти Сталина, – уволил Дроздова, поскольку тот слишком много знал о внутренних интригах и потому, что он был в плохих отношениях с Богданом Кобуловым. Увольнение Дроздова в пятьдесят лет было просто спасением для него, хоть и казалось тогда крахом: иначе он был бы арестован вместе с Берией.

В июле 1951 года арестовали Абакумова. В последний год его работы на посту министра, особенно в последние девять месяцев, он был абсолютно изолирован от Сталина. Кремлевский список посетителей показывает, что после ноября 1950 года Сталин Абакумова не принимал. Сталин считал, что Абакумов слишком много знал. Для меня его крах был как гром среди ясного неба.

В мае или июне 1951 года, когда я в последний раз провел несколько часов в кабинете Абакумова, он выглядел весьма уверенным в себе, без колебаний принимал решения. Лишь позже я узнал от моего сокамерника Мамулова, что в последние месяцы 1950 года Абакумов пытался ближе сойтись с ним, так как знал, что у него были прямые выходы к Берии. Мамулов рассказал, что Абакумов просил его устроить так, чтобы Берия его принял, и утверждал, что он всегда был лоялен и никогда не участвовал в интригах против него.

Абакумова обвинили в затягивании расследования по важным преступлениям и сокрытии информации о том, что Гаврилов и Лаврентьев (гомосексуалисты, которых внедрили в американское посольство) были двойными агентами ЦРУ и МГБ.

Конечно, на совести Абакумова были сфабрикованные признания и ложные показания, данные под пытками, но, правда и то, что сперва прокуратура, а после и Рюмин обвинили его в преступлениях, которых он не совершал. Он никогда не был политиком и не мог организовать заговор с целью захвата власти; он был абсолютно предан Сталину и верил в него.

Сначала я не понимал обстоятельств краха Абакумова; мы с ним часто придерживались противоположных точек зрения, и мне казалось, что руководство партии хотело исправить серьезные ошибки в работе МГБ. Комиссия Политбюро, в которую входили Берия, Маленков. Игнатьев и Шкирятов (глава Комиссии партийного контроля), с самого начала казалась заинтересованной в проверке эффективности разведывательных и контрразведывательных операций. Вскоре, однако, стало ясно, что арест Абакумова был началом новой чистки. В результате позиции Маленкова усилились, так как Сталин назначил своего бывшего секретаря, впоследствии завотделом руководящих партийных и советских органов ЦК, Игнатьева на пост министра госбезопасности. В отсутствие и Абакумова, и ленинградской группы Маленков и Игнатьев в союзе с Хрущевым образовали новый центр власти в руководстве.

После встречи с Игнатьевым и его заместителями по закордонной разведке Рясный и Савченко я вернулся к себе в кабинет в унынии. Их представления о наших активных операциях за границей отличались от моих. Они планировали начать ликвидацию глав эмигрантских группировок в Германии и Париже, чтобы доложить об этих громких делах Сталину. Их не заботило, что нам гораздо выгоднее влиять на деятельность эмиграции. Они собирались использовать двух агентов, семейную пару, для расправы с генералом в отставке Капустянским, украинским националистом, получившим этот чин от самого царя. Ему было за семьдесят, он отошел от политики и был нам не опасен, но Игнатьев хотел поскорей доложить о его ликвидации, чтобы произвести впечатление на правительство. Я был категорически против и убедил Игнатьева и его зама Епишева не делать этого, поскольку смерть Капустянского лишит нас доступа к его почте, которая была нашим важнейшим источником регулярной информации о положении в эмиграции.

Меня даже сейчас поражает та настойчивость, с которой руководители Комитета информации 1948-1951 годов стремились инициировать теракты против эмиграции за границей и политические репрессии в странах Восточной Европы. Помню, как молодой сотрудник Комитета информации Кондрашов, перешедший туда на работу из контрразведки в 1949 году, ставший впоследствии генералом, отстаивал необходимость теракции в Западной Германии. По-моему, он и Коротков докладывали поступившие из Австрии материалы о якобы преступной сионистской деятельности Рудольфа Сланского, генерального секретаря компартии Чехословакии, павшего жертвой знаменитого процесса 1953 года.

Помню, Игнатьев и Епишев подписали директиву для наших зарубежных резидентур усилить проникновение агентов в меньшевистские организации, которые якобы относились к числу наших главных противников. Это происходило в 1952 году, спустя тридцать пять лет после 1917 года. Я резко заявил, что наша резидентура в Вене занимается только американскими военными объектами в Европе и у нее нет ни времени, ни людей для того, чтобы выслеживать меньшевиков. Игнатьев, несмотря на то, что оба его зама Рясной и Епишев поддержали его, сказал: «Директива хорошая, но вы правы. Давайте ее отзовем».

Мою жену и меня беспокоили частые аресты среди работников МГБ. И в антисемитской кампании, и во внутри правительственных интригах была заметна нарастающая напряженность. Жена чувствовала, что она и я проходим по показаниям тех, кто был арестован – Райхмана, Эйтингона, Матусова, Свердлова. Когда к нам в гости пришла Анна, я впервые в жизни заговорил с женой о перспективах и возможности найти другую работу. Будучи начальником службы при некомпетентном министре с заместителями типа Рюмина, авантюристами и карьеристами, я неизбежно должен был попасть в сложное положение. Я только что получил диплом военной академии, и это давало мне надежду на новую работу в военной или партийной сфере. Анна согласилась мне помочь...

В 1952 году мне позвонил Маленков и сообщил, что ЦК поручает мне важное задание, в детали которого меня посвятит Игнатьев. Вскоре я был приглашен к нему в кабинет, где, как ни странно, он был один. Поздоровавшись, Игнатьев сказал: «Наверху весьма озабочены возможностью формирования „Антибольшевистского блока народов“ во главе с Керенским. Эту инициативу американской реакции необходимо решительно пресечь, а верхушку блока обезглавить». Мне приказали безотлагательно подготовить план действий в Париже и Лондоне, куда предполагался приезд Керенского.

Через неделю, однако, я доложил Игнатьеву, что в подготовке операции возникли сложности, так как наш человек в Париже, Хохлов, который мог найти подходы к Керенскому, попал в поле зрения контрразведки противника. Когда он в последний раз пересекал границу, его документами заинтересовалась австрийская полиция, а его фальшивый паспорт был изъят для проверки.

Нашу нелегальную боевую группу в Париже возглавлял князь Гагарин, чьей задачей был поиск подходов к штаб-квартире НАТО в Фонтенбло для уничтожения систем связи и тревоги в случае обострения ситуации или начала военных действий. О существовании этой боевой группы докладывали по различным поводам и Сталину, и Маленкову. Я спросил Игнатьева, должны ли мы переориентировать эту агентуру на ликвидацию Керенского.

Игнатьев, который никогда не шел на риск, сказал, что это должны решать наверху. Спустя день или два я прочел сообщение ТАСС о том, что украинские националисты и хорватские эмигранты не согласились на создание «Антибольшевистского блока» под председательством Керенского – они не желали иметь русского во главе этой организации.

На следующее утро я направил рапорт Игнатьеву о работе боевой группы, приложив информацию ТАСС, чтобы он понял, что Керенский уже не представляет угрозы для Советского Союза. Игнатьев вызвал в кабинет меня, Рясного и Савченко. Он начал с упреков, что они предложили ликвидацию Керенского, не вникнув во внутреннюю вражду в антикоммунистических группировках. Игнатьев подчеркнул, что товарищ Маленков особенно озабочен тем, чтобы мы не уходили в сторону от основной акции, борьбы с главным противником – Соединенными Штатами.

После совещания Игнатьев предложил нам подготовить предложения по реорганизации разведывательной работы за рубежом. Этой реорганизацией руководил лично Сталин. По его инициативе в конце 1952 года в МГБ было создано Главное разведывательное управление. Его возглавил только что освобожденный из Лефортовской тюрьмы Питовранов. Новое Главное управление в целях повышения эффективности работы объединило разведку и контрразведку. Его начальник занял должность заместителя министра.

Меня не пригласили в Кремль на совещание по этому вопросу, на котором председательствовал Сталин, но Маленков официально объявил на совещании в МГБ о решении, которое охарактеризовал как план создания «мощной разведывательной агентурной сети за рубежом», «в опоре» на активные контрразведывательные операции внутри страны. Маленков при этом цитировал Сталина: «Работа против нашего главного противника невозможна без создания мощного агентурно-диверсионного аппарата за рубежом. Необязательно создавать резидентуры непосредственно в США, но мы должны действовать против американцев решительно, прежде всего в Европе и на Ближнем Востоке. Мы должны использовать новые возможности, открывшиеся для нас в связи с усилением европейской, прибалтийской и китайской эмиграции в Соединенные Штаты. Уязвимость Америки – в многонациональной структуре ее населения. Мы должны искать новые возможности использования национальных меньшинств в Америке. Ни одного некоренного американца, который работает на нас, нельзя заставлять работать против страны, откуда он родом. Мы должны максимально использовать в Соединенных Штатах иммигрантов из Германии, Италии и Франции, убеждать их, что, помогая нам, они работают на свою родину, унижаемую американским господством».

Начался 1953 год, и я был сильно обеспокоен кадровыми перестановками в МГБ по инициативе Сталина. Я знал, что мое имя было в списке из 213 человек, в который входили имена руководящих работников высшего ранга, проходивших по показаниям репрессированных в связи с «ленинградским делом», делом Еврейского антифашистского комитета и «заговором врачей». Используя эти материалы, Маленков снимал с должности или вовсе убирал из Москвы многих сотрудников, начав серьезную кадровую перестановку в высших партийных и правительственных структурах. Он хотел привлечь в аппарат новых людей, которые были бы плохо знакомы с механизмами власти в Москве и выполнили бы любой приказ без малейшего колебания.

Эта чистка вскоре стала кровавой. Генерал-лейтенант Власик, начальник кремлевской охраны, был отправлен в Сибирь на должность начальника лагеря и там тайно арестован. Власику предъявили обвинения в сокрытии знаменитого письма Л. Тимашук, которое Рюмин использовал для начала «дела врачей», «в подозрительных связях с агентами зарубежных разведок и тайном сговоре с Абакумовым».

После ареста Власика немилосердно избивали и мучили. Его отчаянные письма к Сталину о невиновности остались без ответа. Власика вынудили признать, что он злоупотреблял властью, что он позволял подозрительным людям присутствовать на официальных приемах в Кремле, на Красной площади и в Большом театре, где бывали Сталин и члены Политбюро, которые, таким образом, могли быть подставлены под удар террористов. Власик оставался в заключении до 1955 года, когда его осудили теперь уже за растрату фондов на проведение Ялтинской и Потсдамской конференций, а потом амнистировали. Несмотря на поддержку маршала Жукова, его просьбы о реабилитации были отклонены.

Увольнение Власика вовсе не означало, что Берия теперь мог менять людей в личной охране Сталина. В 1952 году, после ареста Власика, Игнатьев лично возглавил Управление охраны Кремля, совмещая эту должность с постом министра госбезопасности.

Все сплетни о том, что Сталина убили люди Берии, голословны. Без ведома Игнатьева и Маленкова получить выход на Сталина никто из сталинского окружения не мог. Это был старый, больной человек с прогрессирующей паранойей, но до своего последнего дня он оставался всесильным правителем. Он дважды открыто объявлял о своем желании уйти на покой, первый раз после празднования Победы в Кремле в 1945-м и еще раз на Пленуме Центрального Комитета в октябре 1952 года, но это были всего лишь уловки, чтобы выявить расстановку сил в своем окружении и разжечь соперничество внутри Политбюро.

В январе 1953 года Маленков и Игнатьев приказали мне подготовить предложения, как использовать отзыв нашего советника в Китае, который доложил Сталину о директиве китайского руководства вербовать агентов из числа работавших там советских специалистов. Товарищ Сталин, по словам Маленкова, решил послать копию этого сообщения Мао Цзэдуну, объявив, что мы отзываем нашего советника потому, что полностью доверяем китайскому руководству. Ковалева, по-моему, так его фамилия, тут же назначили помощником Сталина в аппарате Совета Министров. Маленков приказал мне посоветоваться с Ковалевым по поводу создания новой разведывательной сети на Дальнем Востоке, чтобы получать достоверную информацию о Китае. При этом он подчеркнул, что эта сеть не должна иметь связи со старыми источниками, которые могут быть известны китайцам еще со времен Коминтерна.

Атмосфера была напряженной. В конце февраля 1953 года меня вызвали в кабинет Игнатьева, где находились Гоглидзе, его первый заместитель, и Коняхин, заместитель начальника следственной части. Игнатьев сказал, что мы едем в «инстанцию». Был поздний час – Игнатьев, Гоглидзе и Коняхин вошли в кабинет Сталина, а я около часа оставался в приемной. Потом Гоглидзе и Коняхин вышли, а меня попросили вместе с Игнатьевым через два часа прибыть к Сталину для доклада на его ближнюю дачу в Кунцево.

Я был очень возбужден, когда вошел в кабинет, но стоило мне посмотреть на Сталина, как это ощущение исчезло. То, что я увидел, меня поразило. Я увидел уставшего старика. Сталин очень изменился. Его волосы сильно поредели, и хотя он всегда говорил медленно, теперь он явно произносил слова как бы через силу, а паузы между словами стали длиннее. Видимо, слухи о двух инсультах были верны: один он перенес после Ялтинской конференции, а другой – накануне семидесятилетия, в 1949 году.

Сталин начал с обсуждения намеченной реорганизации зарубежной разведки. Игнатьев спросил, есть ли необходимость оставлять в Министерстве госбезопасности два независимых разведывательных центра: Бюро по диверсиям за рубежом и Главное разведуправление. Мне предложили высказаться. Я пояснил, что для выполнения операций против американских стратегических баз и баз НАТО, окружавших наши границы, мы должны постоянно сотрудничать с разведкой МГБ и Министерства обороны. Быстрое развертывание сил для выполнения специальных задач, таких, как диверсии, требует взаимодействия.

Я подчеркнул, что успех наших диверсионных операций против немцев в большой степени зависел от качества агентурной сети, раскинутой в непосредственной близости от баз, которые нужно уничтожить, добавив, что мы были готовы в соответствии с директивой ЦК взорвать американские склады с горючим в Инсбруке, в Австрии. Мы не просто отправили туда оперативную группу. Наши агенты имели прямой доступ к объектам, но неожиданный приказ Абакумова об отмене операции, которая могла сильно затруднить американские воздушные перевозки в Берлин, сбил нас с толку.

Сталин ничего не ответил. На несколько минут воцарилась неловкая пауза. Потом он сказал: «Бюро по диверсиям за рубежом следует сохранить как самостоятельный аппарат с непосредственным подчинением министру. Оно будет важным инструментом в случае войны для причинения серьезного ущерба противнику в самом начале военных действий. Судоплатова также следует сделать заместителем начальника Главного разведуправления, чтобы он был в курсе всех наших агентурных возможностей, чтобы все это использовать в диверсионных целях».

Сталин спросил меня, знаком ли я с Мироновым, в прошлом партийным работником, ныне ответственным сотрудником военной контрразведки, помощником Епишева, и предложил, чтобы Миронов стал одним из заместителей Главного разведуправления МГБ. Я ответил, что встречался с Мироновым лишь однажды, когда по приказу министра рассказал ему об основных задачах бюро.

Возникла еще одна неловкая пауза. Сталин передал мне написанный от руки документ и попросил прокомментировать его. Это был план покушения на маршала Тито. Я никогда раньше не видел этого документа, но Игнатьев пояснил, что инициатива исходила от Рясного и Савченко, заместителей министра госбезопасности, и что Питовранов в курсе этой акции.

Питовранов резко выделялся своим интеллектом и кругозором среди руководства МГБ. Во время войны он стал начальником управления НКВД в Горьком. На какое-то время Рюмин засадил его в тюрьму по обвинению в «заговоре Абакумова», но его освободили в 1952 году. Он дружил с моим заместителем Эйтингоном, но был вынужден, подчиняясь приказу, организовать его арест в октябре 1951 года. Спустя два дня он сам попал в Лефортово и сидел в камере напротив Эйтингона. Позже я слышал, что Питовранов написал из тюрьмы письмо на имя Сталина, где обвинял Рюмина в провокационном срыве планов активных операции нашей контрразведки. Его освободили, он вернулся на свое прежнее место, месяц полечившись в Архангельском, в военном санатории для высшего командования.

Я сказал Сталину, что в документе предлагаются наивные методы ликвидации Тито, которые отражают опасную некомпетентность в подготовке плана. Письмо Сталину гласило:

«МГБ СССР просит разрешения на подготовку и организацию теракта против Тито, с использованием агента-нелегала „Макса“ – тов. Григулевича И. Р., гражданина СССР, члена КПСС с 1950 года (справка прилагается).

«Макс» был переброшен нами по коста-риканскому паспорту в Италию, где ему удалось завоевать доверие и войти в среду дипломатов южноамериканских стран и видных коста-риканских деятелей и коммерсантов, посещавших Италию.

Используя свои связи, «Макс» по нашему заданию добился назначения на пост Чрезвычайного и Полномочного посланника Коста-Рики в Италии и одновременно в Югославии. Выполняя свои дипломатические обязанности, он во второй половине 1952 года дважды посетил Югославию, где был хорошо принят, имел доступ в круги, близкие к клике Тито, и получил обещание личной аудиенции у Тито. Занимаемое «Максом» в настоящее время положение позволяет использовать его возможности для проведения активных действий против Тито.

В начале февраля с. г. «Макс» был вызван нами в Вену, где с ним была организована встреча в конспиративных условиях. В ходе обсуждения возможностей «Макса» перед ним был поставлен вопрос, чем он мог бы быть наиболее полезен, учитывая его положение. «Макс» предложил предпринять какое-либо действенное мероприятие лично против Тито.

В связи с этим предложением с ним была проведена беседа о том, как он себе это представляет, в результате чего выявились следующие возможные варианты осуществления теракта против Тито:

1. Поручить «Максу» добиться личной аудиенции у Тито, во время которой он должен будет из замаскированного в одежде бесшумно действующего механизма выпустить дозу бактерий легочной чумы, что гарантирует заражение и смерть Тито и присутствующих в помещении лиц. Сам «Макс» не будет знать о существе применяемого препарата. В целях сохранения жизни «Максу» будет предварительно привита противочумная сыворотка.

2. В связи с ожидаемой поездкой Тито в Лондон командировать туда «Макса», используя свое официальное положение и хорошие личные отношения с югославским послом в Англии Велебитом, попасть на прием в югославском посольстве, который, как следует ожидать, Велебит даст в честь Тито.

Теракт произвести путем бесшумного выстрела из замаскированного под предмет личного обихода механизма с одновременным выпуском слезоточивых газов для создания паники среди присутствующих, с тем, чтобы создать обстановку, благоприятную для отхода «Макса» и скрытия следов.

3. Воспользоваться одним из официальных приемов в Белграде, на который приглашаются жены дипломатического корпуса. Теракт произвести таким же путем, как и во втором варианте, поручив его самому «Максу», который как дипломат, аккредитованный при югославском правительстве, будет приглашен на такой прием.

Кроме того, поручить «Максу» разработать вариант и подготовить условия вручения через одного из коста-риканских представителей подарка Тито в виде каких-либо драгоценностей в шкатулке, раскрытие которой приведет в действие механизм, выбрасывающий моментально действующее отравляющее вещество.

«Максу» предложено было еще раз подумать и внести предложения, каким образом он мог бы осуществить наиболее действенные мероприятия против Тито. С ним обусловлены способы связи и договорено, что ему будут даны дополнительные указания.

Считали бы целесообразным использовать возможности «Макса» для совершения теракта против Тито. «Макс» по своим личным качествам и опыту работы в разведке подходит для выполнения такого задания.

Просим Вашего согласия».

Сталин не сделал никаких пометок на документе. Письмо не было подписано. В кабинете Сталина, глядя ему в глаза, я сказал, что «Макс» не подходит для подобного поручения, так как он никогда не был боевиком-террористом. Он участвовал в операции против Троцкого в Мексике, против агента охранки в Литве, в ликвидации лидера троцкистов Испании А. Нина, но лишь с задачей обеспечения выхода боевиков на объект акции. Кроме того, из документа не следует, что прямой выход на Тито гарантирован. Как бы мы о Тито ни думали, мы должны отнестись к нему как к серьезному противнику, который участвовал в боевых операциях в военные годы и, безусловно, сохранит присутствие духа и отразит нападение. Я сослался на нашего агента «Вала» – Момо Джуровича, генерал-майора в охране Тито. По его отчетам, Тито был всегда начеку из-за напряженного внутреннего положения в Югославии. К сожалению, «Вал» в связи с внутренними интригами, не так уж отличавшимися от наших, потерял расположение Тито и в настоящее время сидел в тюрьме.

Будет разумнее использовать разногласия в окружении Тито, отметил я, лихорадочно придумывая, каким образом ввести в игру находившегося под арестом Эйтингона, чтобы он отвечал за исполнение операции, так как Григулевич очень ценил его – они в течение пяти лет работали бок о бок за границей.

Игнатьеву не понравились мои замечания, но я внезапно почувствовал уверенность, поскольку упоминание высокопоставленного источника информации из службы безопасности Тито произвело впечатление на Сталина.

Однако Сталин прервал меня и, обращаясь к Игнатьеву, сказал, что это дело надо еще раз обдумать, приняв во внимание внутренние «драчки» в руководстве Югославии. Потом он пристально посмотрел на меня и сказал, что, так как это задание важно для укрепления наших позиций в Восточной Европе и для нашего влияния на Балканах, подойти надо к нему исключительно ответственно, чтобы избежать провала, подобного тому, который имел место в Турции в 1942 году, когда сорвалось покушение на посла Германии фон Папена. Все мои надежды поднять вопрос об освобождении Эйтингона мгновенно улетучились.

На следующий день в министерстве мне выдали два литерных дела – «Стервятник» и «Нерон», содержавших компромат на Тито. Там также были еженедельные отчеты от нашей резидентуры в Белграде. Досье включали в себя идиотские резолюции Молотова: искать связи Тито с профашистскими группировками и хорватскими националистами. В досье я не нашел никаких реальных фактов, дающих возможность подступиться к ближайшему окружению Тито, чтобы наши агенты могли подойти достаточно близко для нанесения удара.

Когда меня вызвали на следующий день в кабинет Игнатьева, там было трое из людей Хрущева – Савченко, Рясной и Епишев, – и я сразу же почувствовал себя не в своей тарелке, потому что прежде обсуждал столь деликатные вопросы лишь наедине с Берией или Сталиным. Среди присутствующих я был единственным профессионалом разведки, имевшим опыт работы за рубежом. Как можно было сказать заместителям министра, что план их наивен? Я не поверил своим ушам, когда Епишев прочел пятнадцатиминутную лекцию о политической важности задания. Потом включились Рясной и Савченко, сказав, что Григулевич как никто подходит для такой работы, и с этими словами показали его письмо к жене, в котором он говорил о намерении пожертвовать собой во имя общего дела. Григулевича, видимо, страхуясь, вынудили написать это письмо.

Я понял, что мои предостережения не подействуют, и сказал, что как член партии считаю своим долгом заявить им и товарищу Сталину, что мы не имеем права посылать агента на верную смерть в мирное время. План операции должен обязательно предусматривать возможности ухода боевика после акции, нельзя согласиться с планом, в котором агенту приказывали уничтожить серьезно охраняемый объект без предварительного анализа оперативной обстановки. В заключение Игнатьев подчеркнул, что все мы должны думать, думать и еще раз думать о том, как выполнить директиву партии.

Это совещание оказалось моей последней деловой встречей с Игнатьевым и Епишевым. Через десять дней Игнатьев поднял оперативный состав и войска МГБ по тревоге и конфиденциально проинформировал начальников управлений и самостоятельных служб о болезни Сталина. Через два дня Сталин умер, и идея покушения на Тито была окончательно похоронена.

Тем временем мои попытки перейти на работу в партийные органы или Совет Министров, казалось, начали приносить плоды. В 1952 году я отправил в ЦК информацию, полученную от нашей резидентуры в Вене, о планах американцев похитить секретаря ЦК австрийской компартии. Меня вызвали в ЦК к Суслову, чтобы обсудить эти данные. Спустя несколько дней, в первые дни марта 1953 года, мне сказали, что мою кандидатуру рассматривают на замещение вакансии заместителя председателя недавно сформированной иностранной комиссии ЦК КПСС по «нелегальным» связям с иностранными коммунистическими партиями. Фактически речь шла о моем назначении руководителем специальной разведывательной службы при ЦК партии. Мы с женой были полны надежд, что, может быть, придет конец моей службе в органах безопасности, которые возглавлялись абсолютно некомпетентными людьми, совершавшими преступления как по причине некомпетентности, так и из карьеристских побуждений.

Но быстро разворачивавшиеся события коренным образом изменили мою судьбу. 5 марта Сталин умер, и в тот же день поздно вечером Берию назначили министром расширенного Министерства внутренних дел, которое теперь включало в себя и милицию, и аппарат органов безопасности (МГБ). Я был на похоронах Сталина и видел, как непрофессионально Серов, Гоглидзе и Рясной контролировали положение в городе. Прежде чем я смог добраться до Колонного зала, чтобы встать в караул от моего министерства, кордон из грузовиков перекрыл путь, так что мне пришлось пробираться через кабины грузовиков. Не продумали даже, как разместить все делегации, прибывавшие на похороны. Была какая-то идиотская неразбериха, из-за которой сотни скорбящих людей, к сожалению, погибли в давке.

Во время похорон Сталина мое горе было искренним; я думал, что его жестокость и расправы были ошибками, совершенными из-за авантюризма и некомпетентности Ежова, Абакумова, Игнатьева и их подручных.

На следующий день после похорон я понял, что началась другая эпоха. Секретарь Берии позвонил мне в шесть вечера и сообщил, что новый Хозяин покинул кабинет и приказал не ждать его возвращения. С этого момента я мог уходить с работы ежедневно в шесть вечера в отличие от тех лет, когда приходилось работать до двух или трех утра, пока Сталин сидел за рабочим столом в Кремле или у себя на даче.

Началась перетряска кадров в новом министерстве. Круглов, который работал с Маленковым в ЦК в 30-х годах и на протяжении последних семи лет был министром внутренних дел, стал первым заместителем Берии в расширенном МВД. Гоглидзе, который невольно оказался причастным к «мингрельскому делу», перестал занимать пост заместителя министра и возглавил военную контрразведку. Богдан Кобулов, протеже Берии, которого Абакумов в 1946-м уволил из органов госбезопасности, вернулся на Лубянку в должности заместителя Берии. Серов, человек Хрущева, сохранил свое положение и остался первым заместителем Берии. Рясной и Савченко, которые, как и Серов, работали с Хрущевым на Украине, возглавили Главное разведуправление. Федотов, всегда уравновешенный и дисциплинированный, ненадолго сменивший в 1946 году Фитина в руководстве внешней разведки, а позже работавший в Комитете информации, вновь, как и до войны, возглавил Главное контрразведывательное управление. Берия назначил генерал-лейтенанта Сазыкина, моего бывшего заместителя по отделу «атомной» разведки, начальником Управления по борьбе с идеологическими диверсиями и национализмом, будущего 5-го «политического» управления КГБ.

Параллельно с этими быстрыми назначениями шло развенчание обвинителей по делу сионистского заговора и «делу врачей». Эйтингон, Райхман, Селивановский, Белкин, Шубняков и другие высокопоставленные работники, арестованные по обвинениям в сокрытии сионистского заговора или содействии Абакумову в планах захватить власть, были освобождены в конце марта 1953 года. Дело Жемчужиной закрыл сам Берия 23 марта, но освободили ее на следующий день после похорон Сталина, по случаю дня рождения Молотова, 9 марта. Берия приказал пересмотреть дела Эйтингона и Райхмана и быстро утрясти все формальности, необходимые для их освобождения.

Позже Эйтингон рассказал мне, что не ждал ничего хорошего, когда после смерти Сталина, о которой он не знал, его вызвали к следователю. К его удивлению, он увидел там Гоглидзе и Кобулова, который был уволен из органов еще семь лет назад. Он сразу понял, что произошли большие перемены. Ему был задан лишь один вопрос: будет ли он после освобождения продолжать службу? Он чувствовал себя неважно, но после лечения был готов продолжить работу. Потом Кобулов сказал Эйтингону, что Сталин умер и он, Кобулов, говорит от имени Берии, недавно назначенного главой расширенного Министерства внутренних дел, а он – его заместитель по следственной работе и контрразведке. Кобулов обещал, что, хотя формальности займут несколько дней, Эйтингон может спокойно отдыхать в камере в ожидании освобождения. Эйтингон попросил перевести его подальше от следственного блока, чтобы ему не приходилось слышать крики заключенных, на которых Рюмин пробует «активные методы следствия». Кобулов ответил, что Рюмин сам находится под арестом за совершенные преступления, а Берия, став министром, первым же приказом запретил избиения и пытки подследственных на Лубянке и в Лефортове.

Потом Кобулов вызвал конвой, и в следственную комнату вошел конвоир, чтобы сопроводить Эйтингона до его камеры. Рисуясь перед Кобуловым, охранник приказал Эйтингону: «Руки за спину!» – обычное обращение с заключенными. Кобулов немедленно оборвал его и приказал обращаться с Эйтингоном с подобающим уважением, как с генерал-майором госбезопасности, так как он уже не под следствием, а под административным арестом. Это наконец убедило Эйтингона в том, что все происходящее не игра.

Берия приказал мне и другим генералам проверить сфабрикованные обвинения по сионистскому заговору. Больше всего меня поразило то, что Жемчужина, жена Молотова, якобы установила тайные контакты через Михоэлса и еврейских активистов со своим братом в Соединенных Штатах. Ее письмо к брату, датированное октябрем 1944 года, вообще к политике не имело никакого отношения. Как офицер разведки, я тут же понял, что руководство разрешило ей написать это письмо, чтобы установить формальный тайный канал связи с американскими сионистскими организациями. Я не мог представить себе, что Жемчужина способна написать подобное письмо без соответствующей санкции.

Я вспомнил о своих контактах с Гарриманом по поводу создания еврейской республики в Крыму; из показаний Жемчужиной я понял, что зондаж американских представителей по этому вопросу осуществлялся не только через меня, но и по другим направлениям, в частности через Михоэлса. Это убедило меня в том, что мое общение с Гарриманом – лишь одна из немногих попыток обсудить, как можно использовать еврейский вопрос в более широком контексте советско-американских отношений.

Когда я начал обсуждать с Берией ту роль, которую могла бы сыграть Жемчужина в обновлении неформальных контактов с международным еврейским сообществом, он оборвал меня, сказав, что этот вопрос в разведоперациях закрыт раз и навсегда.

Вместо этого он указал на Майского, который, по его словам, фигура гораздо более важная и идеальная кандидатура для того, чтобы осуществить зондаж наших новых инициатив на Западе. Он мог завязать личные контакты на высоком уровне, чтобы проводить нашу резко изменившуюся после смерти Сталина политику. Академику Майскому, бывшему послу в Лондоне и заместителю министра иностранных дел, тогда уже было под семьдесят. Когда-то он был одним из меньшевистских лидеров, оппонентов Ленина, но позже достиг удивительных высот на советской дипломатической службе. Его в 1952-м тоже обвинили в сионистском заговоре. Против него были сфабрикованы абсурдные обвинения: утверждалось, что еврейские организации за рубежом хотели назначить его министром иностранных дел в новом правительстве после того, как «Абакумов захватит власть».

Берия сказал мне: «Так как вы знали Майского во время войны, еще до Ялты, а ваша жена подружилась с его женой, вы должны приготовиться для работы с ним в будущем».

Начальник контрразведки Федотов, который «пересматривал» дело Майского, посоветовал мне пока с ним не встречаться. «Павел Анатольевич, с первой же моей встречи с ним, когда я официально ему объявил: „Вы находитесь в ведении начальника контрразведки генерала Федотова, которому поручено рассмотреть абсурдные обвинения, выдвинутые против вас, и обстоятельства вашего незаконного ареста“, он начал признаваться, что был японским шпионом, потом английским, а потом американским». Майский, конечно, пытался убедить Федотова в своей вине, чтобы избежать избиений и пыток. Он отказывался верить, что Сталин умер и похоронен в мавзолее; он говорил, что это очередная провокация. Федотов предложил мне отложить все дискуссии по важным дипломатическим вопросам и вопросам разведки недели на две-три. Он по приказу Берии перевел его из камеры в комнату отдыха за своим кабинетом, где Майский смог видеться с женой и где ему показали документальные кадры похорон Сталина.

Трехнедельная отсрочка чуть не стала роковой, потому что дело Майского не было закрыто в отличие от остальных в мае 1953-го. Когда арестовали Берию, Майский, к которому Маленков и Молотов относились плохо, жил на Лубянке со своей женой, в комнате за кабинетом Федотова. Теперь Майского обвинили в сговоре с Берией с целью стать при нем министром иностранных дел и вновь посадили в тюрьму, где у него произошел нервный срыв.

Позже моя жена встретилась с его женой в приемной Бутырок, где сидели и Майский, и я. Майская сказала, что она ведет фантастическую жизнь, – хотя все деньги Майского и все государственные облигации были конфискованы, ее личные облигации последних пяти лет остались при ней, и одна из них выиграла по государственному займу 50 000 рублей (тогда один рубль равнялся четырем американским долларам). Когда она встретила мою жену в тюрьме, куда они обе принесли передачи с едой для своих мужей. Майская не смогла сразу вспомнить, где они встречались. «В Париже, в Лондоне или на приеме в Кремле?» – спросила она. Моя жена улыбнулась и напомнила ей, что это было на даче Емельяна Ярославского, недалеко от нашей дачи, и на квартире Ярославского в центре Москвы.

Проведя в тюрьме четыре года, Майский наконец предстал перед Военной коллегией Верховного суда по обвинению в пособничестве Берии захватить власть и поддержании связей между Берией и английской разведкой. Майский отвергал все обвинения, и Военная коллегия не смогла найти доказательств его вины. Был вызван Горский (резидент НКВД в Лондоне в то время, когда Майский был там послом), чтобы дать показания о предательской связи Майского с Берией, но он изменил свои первоначальные показания и не поддержал обвинение. Вина была уменьшена до превышения полномочий посла, так как Майский отправлял телеграммы из Лондона не только в Министерство иностранных дел, но и в НКВД Берии – вдруг ему поставили в вину стандартные требования рассылки спецсообщений послов. Его также обвинили в том, что он преступно восхищался западным образом жизни и культивировал западные манеры общения в советском посольстве в Лондоне. Майского приговорили к десяти годам тюрьмы, четыре с половиной из которых он уже отсидел, а вскоре он был амнистирован. Его реабилитировали лишь в 1964 году.

Дело по сионистскому заговору в органах безопасности было наконец закрыто в середине мая 1953 года, когда освободили Андрея Свердлова и Матусова, ответственных работников МГБ. Берия назначил Свердлова на должность начальника отдела, отвечавшего за расследования и проверку анонимок. Его коллега Матусов, из записей которого можно узнать весьма интересную хронологию чисток с 1930 по 1950 год, был освобожден в 1953 году, но не восстановлен на службе. Он умер в конце 60-х годов. Моя жена пользовалась его юридическими консультациями, чтобы подкрепить просьбы о моем освобождении. Матусова вскоре исключили из партии и лишили пенсии МГБ за причастность к репрессиям. Опираясь на поддержку Свердлова, он беспрерывно апеллировал в КПК при ЦК КПСС.

В 1963 году Матусова и Свердлова вызвал заместитель председателя Комитета партийного контроля Сердюк, протеже Хрущева, который потребовал, чтобы они перестали писать письма в ЦК, иначе партия накажет их обоих за то, что они распускают сплетни, и сверх того за незаконное преследование знаменитого писателя Александра Солженицына.

Свердлов и Матусов бурно протестовали, утверждая, что они не фабриковали это дело. Письмо Солженицына, критикующее советскую систему и лично Сталина за военные неудачи, было перехвачено во время воины военной цензурой, которая и начала дело против Солженицына. В условиях войны критика военного командования расценивалась по крайней мере как подозрительная. Сердюк прервал их и сказал, что, судя по имеющимся у Комиссии партийного контроля доказательствам, Солженицын всегда был несгибаемым ленинцем, и показал им письмо, которое Солженицын написал Хрущеву.

Свердлов получил выговор по партийной линии, но продолжал работать старшим научным сотрудником в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, куда его перевели после ареста Берии. Матусова же исключили из партии «навсегда». Было официально объявлено, что это решение никогда не будет пересмотрено, но его оставили в покое и позволили заниматься литературной деятельностью. Вместе со Свердловым он написал ряд детективных повестей.

Абакумова не освободили. Берия и Маленков имели на него зуб. Его обвинили в фальсификации дела Жемчужиной. В то время меня не интересовал Абакумов, у меня были свои причины его не любить, но я узнал от Райхмана, что Абакумов отрицал обвинения, связывающие его с сионистским заговором, несмотря на то, что Рюмин зверски его пытал. Райхман рассказал мне, что он вел себя как настоящий мужчина с сильной волей. В 1990 году меня вызвали в качестве свидетеля, когда его дело проверялось военной прокуратурой; я изменил свое мнение о нем, потому что, какие бы преступления он ни совершал, он заплатил за все сполна в тюрьме. Ему пришлось вынести невероятные страдания (он просидел три месяца в холодильнике в кандалах), но он нашел в себе силы не покориться палачам. Он боролся за жизнь, категорически отрицая «заговор врачей». Благодаря его твердости и мужеству в марте и апреле 1953 года стало возможным быстро освободить всех арестованных, замешанных в так называемом заговоре, поскольку именно Абакумову вменялось в вину, что он был их руководителем.

Однако Берия и Маленков решили покончить с Абакумовым. На совещании у себя в кабинете Берия официально объявил, что хотя обвинения Абакумова в заговоре были несостоятельны, но он все равно остается под следствием за разбазаривание правительственных средств, злоупотребление властью и, что было серьезней, за фальсификацию дела против бывшего руководства Министерства авиационной промышленности, командования ВВС, против Полины Жемчужиной, за убийство Михоэлса.

Как только 23 марта 1953 года освободили Эйтингона, его тут же положили в больницу из-за язвы и общего истощения. Он просил меня ускорить освобождение его сестры Сони, которую арестовали вместе с ним в 1951 году и приговорили к десяти годам тюремного заключения «за отказ лечить русских пациентов и содействие сионистскому заговору». Соню вначале приговорили к восьми годам, но прокурор Дарон, еврей по национальности, который наблюдал за следствием в МГБ, боясь обвинений в симпатии к евреям, настоял на большем сроке. Я воспользовался следующей своей встречей с Берией, чтобы передать ему письмо от Эйтингона, который просил за сестру. К счастью для Сони, первый заместитель Берии Круглов тоже был тогда в кабинете Берии. Когда я попытался объяснить, в чем дело, Берия меня прервал, передал письмо Круглову, не подписывая его, и сказал: «Немедленно организуйте ее освобождение».

Я проследовал за Кругловым в его кабинет, где он продиктовал короткое представление в Верховный Суд:

«Предпринятая Министерством внутренних дел проверка обвинений против Сони Исаковны Эйтингон показала, что дело сфабриковано, а доказательства ее вины сфальсифицированы. МВД входит в Верховный Суд с предложением приговор отменить, а дело против Эйтингон С. И. прекратить за отсутствием состава преступления». Подпись: «С. Круглов, первый заместитель министра внутренних дел СССР».

Я проследил, чтобы письмо было передано в Верховный Суд, и попытался ускорить формальности, необходимые для ее освобождения. Определение Верховного Суда было подписано только через три недели, но еще неделя потребовалась, чтобы его получила администрация лагеря, где она сидела. Я лично позвонил начальнику лагеря, прося об ее скорейшем освобождении, но он ответил, что она в больнице и ей будут делать операцию. Используя свое положение, я отдал приказ немедленно выписать ее из лагеря и перевести в местную больницу, как только операция будет сделана.

Ей повезло, что Круглов, а не Берия подписал письмо об ее освобождении. Через несколько недель Берию арестовали, и его резолюция на письме не дала бы ей выйти из тюрьмы в течение как минимум двух лет, когда освободили и других заключенных, отбывавших срок по обвинениям в сионистском заговоре и агитации. Сонино дело было одним из первых в волне реабилитации, начатой Берией после смерти Сталина.

Конечно, ясно, что даже эта волна, которая казалась исправлением прошлых ошибок, была вызвана амбициозными планами Берии.

Новый Устав Коммунистической партии был одобрен на XIX съезде КПСС в 1952 году, перед смертью Сталина. По этому Уставу правящий орган был лишь один – Президиум Центрального Комитета, сильно расширенный. Политбюро, в котором было только одиннадцать членов, было упразднено. В новом Президиуме было двадцать пять человек, включая старую гвардию – Молотова, Кагановича и Ворошилова – и относительно молодых людей типа Брежнева, Чеснокова и Суслова.

Однако реальная власть была сконцентрирована в Бюро Президиума, неизвестном широкой общественности, которое было выбрано на последнем Пленуме ЦК. где председательствовал Сталин, в октябре 1952 года. В Бюро входили Сталин, Маленков, Берия, Хрущев, Ворошилов, Каганович, Булганин, Сабуров, Первухин. Туда не входили Молотов и Микоян, влиятельные фигуры старой гвардии, которых к этому времени лишили реальной власти. В новом Бюро правили Сталин и молодое поколение.

На Пленуме ЦК 2 апреля 1953 года, когда еще не прошло и месяца после смерти Сталина, Берия обнародовал факты, что Сталин и Игнатьев злоупотребили властью, сфабриковав «дело врачей».

Игнатьев был человеком Маленкова. Его устранение после смерти Сталина как секретаря ЦК, курировавшего органы безопасности, устраивало Берию и Хрущева, но не устраивало Маленкова, который терял свою опору в Секретариате ЦК партии. Для Маленкова это было особенно опасно, так как в апреле 1953 года он отошел от работы в аппарате ЦК КПСС, будучи освобожденным от должности секретаря ЦК.

Материалы Апрельского Пленума 1953 года содержат в основном все те сенсационные обвинения, которыми Хрущев в 1956 году удивил мир в разоблачительном докладе на XX съезде партии.

Не вдаваясь в оценку мотивов инициатив Берии в апреле – июне 1953 года, нельзя не признать, что в его предложениях по ликвидации ГУЛАГа, освобождению политзаключенных, нормализации отношений с Югославией содержались все основные меры «ликвидации последствий культа личности», реализованные Хрущевым в годы «оттепели».

Во время последних лет сталинского правления Хрущев использовал союз с Маленковым и Берией, чтобы усилить свое влияние в партии и государстве. Он добился редкой чести обратиться к XIX съезду КПСС с отдельным докладом по Уставу партии. Одержав победу над своими соперниками с помощью интриг, он расставлял своих людей на влиятельных постах. Редко замечают, что Хрущев умудрился в последний год правления Сталина внедрить четырех своих ставленников в руководство МГБ – МВД: заместителями министра стали Серов, Савченко, Рясной и Епишев. Первые трое работали с ним на Украине. Четвертый служил под его началом секретарем обкома в Одессе и Харькове.

Сразу после Пленума ЦК в апреле 1953 года Маленков потерял свое руководящее положение в качестве секретаря ЦК КПСС, контролировавшего всю текущую работу партийного аппарата. И хотя он сосредоточил большую власть в своих руках, будучи главой правительства, он фактически отошел от контролирования ситуации в областях и республиках страны. Там власть продолжала оставаться в руках секретарей обкомов. В Москве же молодой Маленков, лишившийся опоры на областных руководителей, оказался как бы заложником «в плену» у членов Президиума ЦК, входивших в Совет Министров.

Таким образом, его положение в руководстве теперь полностью зависело от союза с Берией. Он не понимал этого и преувеличивал свой авторитет, все еще думая, что он второй после Сталина человек в партии и государстве и что все, кто вокруг него, включая Президиум ЦК, заинтересованы в хороших с ним отношениях. Однако после смерти Сталина поведение членов советского руководства стало более независимым, и каждый хотел играть собственную роль. Таким образом, возникла новая обстановка, открывшая путь к восхождению Хрущева к вершинам власти.

Могло ли такое быть?

Конечно. В момент смерти Сталина Берия был одной из сильнейших политических фигур СССР, а в первые неделю после кончины «Кобы», его влияние еще увеличилось. Раздел полномочий, что любопытно, произошел еще при жизни Сталина. Начиная с 1-го марта, окружение «Вождя» ежедневно собиралось на даче в Кунцево, пытаясь решить, что делать. Члены ЦК Политбюро, очевидно, ждали смерти Сталина, но не понимали, когда она наступит. Вероятность выздоровления 73-летнего человека, который уже несколько дней был парализован и не приходил в сознание, была ничтожно мала. Окружение «Вождя», однако, рисковать боялось. В итоге, решающее заседание состоялось 5-го марта в половине девятого вечера. Там произошло удивительное событие: Сталин был отправлен в отставку. Жить ему оставалось около часа, о происходящем он знать не мог. Но факт остается фактом, Сталин умер уже не будучи Председателем Совета Министров СССР и главой ЦК.

Берия. (wikipedia.org)

За Кобой оставили место в Президиуме Центрального Комитета, но от обязанностей секретаря его освободили. Оба поста перешли к Георгию Маленкову — самому опытному сталинскому аппаратчику и весьма искушенному интригану. Правда, уже через девять дней, 14-го марта, Маленкову пришлось сделать выбор между постом Председателя Совмина и должностью генсека. Маленков считал, что кресло главы правительства важнее и оставил за собой его. ЦК партии возглавил Хрущев. Он получил ту самую должность, которая когда-то обеспечила Сталину полную победу в борьбе с Троцким, Зиновьевым и прочими партийными оппозиционерами.

Между тем, Берия оказался одновременно заместителем и Маленкова, и Хрущева. В его руках сосредоточилась власть над силовиками. Берия возглавил Министерство внутренних дел, в котором, на том же заседании, было объединено сразу два ведомства. Помимо, собственно, МВД, сюда было включено и МГБ (министерство государственной безопасности), то самое, которое после войны вывели из подчинения Берии, образовав из него отдельный наркомат. Теперь Берия имел те же полномочия, которыми когда-то пользовался руководитель НКВД. Вскоре Берия инициирует отмену ряда резонансных дел, например, «дела врачей» и «менгрельского дела», которое сильно ему вредило. Авторитет и популярность Берии возросли. Советская печать стала называть его «лучшим учеником Сталина».

Между тем, Берия быстро выжил из бывшего МГБ «чужих» руководителей, заменив их своими людьми. Хрущев и Маленков были напуганы такой активностью и мгновенно объединились против общей угрозы. В итоге, Берия был арестован (в аресте принимал участие лично Жуков), дискредитирован, осужден и расстрелян. Многие исследователи полагают, что дело против министра было сфабриковано. Но факт остается фактом, от Берии избавились так же оперативно, как он сам, в свое время, избавлялся от мешавших ему людей. Его арестовали летом 1953-го, а в декабре министр уже был расстрелян. Берия, к слову, все понимал. Через несколько дней после ареста он написал Маленкову письмо с мольбой о прощении. Берия каялся и просил пощады. Маленков письмо проигнорировал. И тем не менее, у Берии был шанс взять власть. В мае 1953-го он достиг пика своего могущества. В этот момент министр внутренних дел мог бы сам арестовать Хрущева с Маленковым. Почему он этого не сделал — загадка. Игра, однако, шла по очень жестким правилам. Если не ты, то тебя.

Первый сценарий

Тут мы рассмотрим два сценария будущего СССР, в случае победы Берии. Важно, дальнейшее развитие событий зависело бы от того, каким образом Лаврентий пришел бы к власти. Начнем с открытого конфликта с оппонентами. Арест Хрущева и Маленкова был самым реальным для Берии способом встать у руля СССР и занять место Сталина. Сфабриковать дело, обвинить в антисоветском заговоре, — все это не составило бы для Берии никакого труда. Конечно, пришлось бы столкнуться с некоторыми проблемами.

Пришлось бы арестовать еще несколько десятков сторонников Хрущева и Маленкова, а, заодно, объяснить советскому народу, что в высшие эшелоны власти закрались страшные предатели и враги советского народа. Однако обезглавленная оппозиция капитулировала бы быстро. Все это походило на военный переворот, но авторитет и популярность Берии помогли бы ему удержать власть. А дальше Берия оказался бы в ситуации, когда у него самого возникли бы сомнения в своей легитимности. И в этой ситуации он был бы вынужден уничтожать всех, кто бы в этой легитимности усомнился. Это означает, что по СССР прокатилась бы новая волна террора и репрессий, в масштабах 37-го — 39-го годов.

Маленков. (wikipedia.org)

Берия проводил бы чистки органов сталинскими методами. Аресты видных коммунистов, вместе с их ставленниками, родственниками и домочадцами, наращивания культа личности нового вождя. Сталинские прихвостни были бы репрессированы и заменены людьми Берии. Молотов, Каганович, Ворошилов, Булганин — все пошли бы под расстрел. Микоян, возможно, уцелел бы, хотя, тоже не факт. Словом, Берия избавлялся бы от друзей Сталина точно так же, как Сталин избавлялся от друзей Ленина. Сложно сказать, поднял бы Берия руку на героев Войны — Жукова и Рокоссовского, но исключать такого поворота событий нельзя. К 55-му году СССР имел бы культ личности нового «Вождя» и, заодно, критическое обострения отношений с США и Великобританией. Возможно, это была бы не холодная, а горячая война. Возможно, конечно, и нет. Нельзя исключать того, что Берия попытался бы устранить югославского лидера Иосипа Броз Тито, тем более, что такие планы были еще у Сталина.

Второй сценарий

При иных обстоятельствах, Берия мог бы прийти к власти и без переворота. Для этого ему, каким-то образом, нужно было бы оказаться во главе ЦК. Тогда он изначально сосредоточил бы в своих руках большие аппаратные возможности и смог бы подавить Маленкова с Хрущевым, переведя их на вторые роли, но сохранить их поддержку. Это было бы коллективное руководство с Берией во главе. Сам Берия стал бы этаким Брежневым. Итог — застой. Тогда Берия мог бы наслаждаться властью, не колыхая огромный Союз. С Западом он при этом как-нибудь договорился бы.

Хрущев. (wikipedia.org)

Это не отменило бы Холодной войны. Отношения остались бы тяжелыми, но до прямого конфликта дела бы не дошло. Берия бы мирно старился во главе СССР, награждал бы себя орденами и званиями, а Политбюро поддерживало бы его, как наиболее сильную, а потому необходимую, фигуру. Такой сценарий удержания власти, которая является диктаторской, невероятно эффективен. Он помог очень многим диктаторам долго сидеть во главе своих стран. Самый известный пример — как раз Брежнев.

В последнее время появляется всё больше научных и публицистических работ, в которых историки-советологи, анализируя недавно открытые архивы, подробно разбирают ошибочность мифов, доминирующих в истории нашей страны последние 60 лет. Согласно одним мифам, Сталин с 30-х годов XX века и до самой смерти был абсолютно всесильным: стоило ему только захотеть, как все его политические инициативы сразу реализовывались, а политические враги моментально терпели крах. Другие мифы описывают кровавого палача и коварного негодяя Берию, который хотел захватить власть в СССР в июне 1953 года. Подобные мифы - это не только явное упрощение, которое уводит в сторону от понимания сложных политических процессов, но и абсолютно ложное представление об исторической реальности, которая гораздо сложнее и многограннее, чем это хотят представить.

Очень часто такие политические мифы создаются в результате борьбы за власть нескольких элитных групп, одна из которых в итоге побеждает. В таком случае на проигравшую сторону вешаются все ошибки, а ей самой приписываются всевозможные отрицательные качества. Типичным примером создания таких мифов являются государственные перевороты.

Целью данной работы является политический анализ «дворцового» переворота, совершенного в июне 1953 года в СССР представителями высших эшелонов власти, в результате которого был снят со всех постов, арестован и впоследствии расстрелян один из основных претендентов на высшую власть в СССР, министр внутренних дел Лаврентий Павлович Берия. В рамках работы разбираются причины, приведшие к этому заговору, ход переворота, а также роли заговорщиков, которые в итоге совершили «политическое убийство» Берии и превратили его в одного из демонов советской эпохи.

В первой главе дается общая характеристика политической борьбы в высших эшелонах власти в СССР в конце 40-х - начале 50-х годов. Описываются главные политические события тех лет, которые впоследствии оказали наибольшее влияние на борьбу за власть в марте-июне 1953 года. Разбираются основные составляющие внутриполитической борьбы как между различными элитными группами, так и самих этих групп со Сталиным.

Во второй главе описываются политические программы, проводимые в марте-июне 1953 года главными претендентами на власть: Маленковым и Берией. Анализу политики Берии уделено больше внимания, так как именно его политика стала одной из главных причин возникновения заговора против него. Действия других руководителей СССР, которые важны для понимания деталей переворота, также анализируются.

Таким образом, главы I и II описывают исторический контекст накануне свержения Берии.

В третьей главе детально разбирается технология и ход переворота. Анализируются предпосылки к сговору руководителей СССР против Берии, а также их роли в заговоре. Поэтапно расписывается ход переворота, а также последующее «политическое убийство» Берии на Пленуме ЦК КПСС. Отдельно рассматривается неофициальная версия об убийстве Берии в его особняке.

В четвертой главе подводятся итоги переворота и дается краткая характеристика новой конфигурации политического олимпа СССР.

Одним из историков, которые в последние двадцать лет внесли большой вклад в дело разоблачения перестроечных мифов и опубликовали много новых исторических документов, является Юрий Жуков. Жуков - исследователь сталинской эпохи, который получил (один из немногих) доступ к засекреченным архивным фондам Сталина, Ежова и Берии. В своей книге «Гордиться, а не каяться! Правда о Сталинской эпохе» он, анализируя документы заседаний Политбюро 50-х годов, доказывает, что уже в 1950–1951 годах Сталин либо в силу веских причин (например, серьезного ухудшения состояния здоровья), либо вследствие проигрыша в политической борьбе передал значительную часть своих политической полномочий «триумвирату», состоящему из Булганина, Берии и Маленкова. В качестве одного из обоснований подобного утверждения Жуков приводит решение Политбюро от 16 февраля 1951 года, в котором Берии, Булганину и Маленкову (на тот момент заместителям Председателя Совета министров СССР) разрешалось принимать все важнейшие решения в стране, а все постановления и распоряжения издавать за подписью Председателя Совета Министров СССР товарища Сталина. Жуков замечает, что такого решения никогда - ни раньше, ни позже - не встречалось в подобного рода документах.

Другой историк-советолог Абдурахман Авторханов в своей книге «Загадка смерти Сталина» утверждает, что в 1952 году сложилась ситуация, при которой решения Сталина блокировались действиями «четверки» Берия, Маленкова, Хрущева и Булганина, и что еще при живом Сталине они произвели политический переворот против него. Авторханов отмечает, что власть Сталина основывалась на «абсолютном повиновении непосредственных управляющих машиной властвования» и что «четверка» могла кооперироваться, чтобы блокировать решения Сталина и не допускать их исполнения. Необходимо отметить, что Авторханов является ярым антисоветчиком, в годы Великой Отечественной войны он был коллаборационистом и впоследствии бежал в США, где, в частности, преподавал советологию в американской военной академии (названной впоследствии «Русским Институтом армии США»).

Жуков частично соглашается с Авторхановым, что лидеры СССР имели намерение устранить Сталина из политической игры, приводя в подтверждение арест Власика (руководителя личной охраны Сталина), отстранение Поскребышева (заведующего секретариатом Сталина) и снятие с должности начальника Лечсанупра Кремля Егорова. При этом Жуков замечает, что подобные действия могли быть и сложной игрой самого Сталина против своих политических конкурентов, которую он не успел довести до конца.

Павел Судоплатов, советский разведчик, генерал-лейтенант МВД СССР, который был в 1953 году репрессирован по делу Берии, в своих мемуарах отмечает, что уже к концу 1952 года Маленков и Берия заключили негласный политический союз, образуя тандем, который обладал очень большой политической властью. При этом, по мнению Судоплатова, их союз был вынужденным, каждый из них, действуя совместно, мечтал править единолично.

Данные факты вовсе не означают, что Сталин был слабой политической фигурой и не участвовал в политической борьбе. Они показывают, что не только сам Сталин являлся субъектом политических процессов, но и другие представители высшей политической власти, а также их группы и кланы вели борьбу как друг с другом, так и вместе против Сталина.

Важными составляющими происходившей тогда политической борьбы являются политические уголовные дела: «Ленинградское дело», «Дело врачей», «Мингрельское дело», «Дело Еврейского антифашистского комитета».

Рудольф Пихоя полагает, что «Ленинградское дело» - это борьба группы Маленкова–Берии с группой Вознесенского–Кузнецова. Одной причиной этой борьбы было то, что Сталин мог в конце 40-х годов усилить позиции группы Вознесенского и Кузнецова в Политбюро, что означало бы приход их группы к власти и отстранение от высшей власти Маленкова и Берии. Соответственно, это заставляло и Маленкова, и Берию использовать все средства для борьбы с политическими противниками, в том числе с помощью политических дел.

Другой причиной являлась определенная склонность Вознесенского к «великодержавному шовинизму». Как пишет в своих воспоминаниях Анастас Микоян «Сталин даже говорил нам, что Вознесенский - великодержавный шовинист редкой степени. «Для него, - говорил, - не только грузины и армяне, но и украинцы не люди» . Видимо, усиление подобных шовинистских настроений в группе Вознесенского-Кузнецова, а также действия со стороны Маленкова и Берии, направленные против этой группы, в итоге привели к тому, что Сталин явно или неявно согласился лишить их своей поддержки. Это в итоге привело к «Ленинградскому делу», в котором основную роль сыграл Маленков, и к расстрелу Вознесенского и Кузнецова.

В то же время были дела, направленные против Маленкова и Берии. «Мингрельское дело» ударяло по Берии. По этому делу было арестовано около 500 высших партийных и прокурорских деятелей Грузии - выдвиженцев Берии, которые обвинялись во взяточничестве и националистических настроениях. «Дело авиаторов» в 1946 году сильно ударило по Маленкову, которому тогда удалось избежать ареста, но он был в итоге лишен высших политических постов и оказался на несколько лет в опале.

Говоря о склонности Вознесенского к «великодержавному шовинизму», необходимо также обозначить и другие позиции относительно национального вопроса, которые существовали у высших руководителей СССР. Берия был явным сторонником бóльших политических прав для республик Советского Союза, а Сталин и Маленков стояли на позиции «единой советской нации» и жесткого федеративного устройства СССР, которое в грубом приближении можно даже назвать «унитарным». Более подробное описание позиций Сталина, Маленкова и Берии по национальному вопросу будет дано во второй и третьей главе. Сейчас же необходимо отметить, что представления Берии, Вознесенского и Сталина–Маленкова касательно национального вопроса и, как следствие, прав союзных республик кардинально отличались друг от друга. Таким образом, национальный вопрос являлся еще одним важным фактором политической борьбы.

Следующим компонентом политической борьбы тех лет являются столкновения между различными генерациями (или поколениями) руководителей СССР. Можно выделить три таких генерации. Во-первых, «старая большевистская гвардия»: Молотов, Каганович, Ворошилов и Микоян. Их общественный авторитет был очень высок, они считались в народе и элите главными сподвижниками Сталина еще с 20-х годов. На эту группу Сталин в начале 50-х годов начал серьезную политическую атаку. Можно сделать вывод, что он хотел либо явного отстранения этой группы от власти, либо серьезного уменьшения их политического влияния. Второе поколение руководителей - это люди, которые были выдвинуты Сталиным в конце 30-х и начале 40-х годов: Маленков, Берия, Хрущев, Первухин и Сабуров. Их можно условно считать «помощниками Сталина», то есть они были по рангу явно ниже, чем «старые большевики». Это поколение руководителей СССР на момент смерти Сталина обладало наибольшей политической властью. В последние годы пребывания у власти Сталин пытался уравновесить силу, которую имела эта генерация руководителей, следующим поколением руководителей, а именно молодыми выдвиженцами, которых Сталин в начале 50-х годов стал постепенно вводить в высшие эшелоны власти. В глазах этой «молодой» генерации руководителей Сталин был непререкаемым авторитетом, «коммунистическим богом». К этой генерации можно отнести Пономаренко, Шепилова, Суслова, Брежнева.

Еще одной характеристикой, важной для анализа политической ситуации в СССР в 1950-е годы, является постепенное смещение центра политической власти от партии к государственному аппарату. Например, Елена Прудникова отмечает, что политбюро, собрания которого проходили всё реже, начинает терять свое значение как властная структура. При этом многие исследователи Сталинской эпохи (Жуков, Мухин, Прудникова) сходятся во мнении, что решающий удар по отделению партии от управления государственным аппаратом Сталин попытался нанести на XIX съезде партии.

Таким образом, можно выделить три главных компонента политической борьбы в СССР в конце 40-х - начале 50-х годов, субъектами которой были Сталин, а также различные группы (кланы) в высшем руководстве СССР.

Во-первых, борьба государственного аппарата с партийным.

Во-вторых, борьба между различными представлениями относительно национальной политики СССР.

В-третьих, столкновения между различными поколениями руководителей: «старой большевистской гвардией», «зрелым» поколением руководителей и молодыми выдвиженцами.

XIX съезд партии проходил 5–14 октября 1952 года после тринадцатилетнего перерыва (предыдущий съезд состоялся в марте 1939 года). Среди всех событий, произошедших на данном съезде, наиболее интересными в рамках данной работы представляются следующие:

I. Упразднено Политбюро ЦК и создан Президиум ЦК из 25 человек

В Президиум входило двадцать пять членов и одиннадцать кандидатов в члены Президиума, которые имели совещательный голос.

Президиум ЦК КПСС, избранный на XIX съезде (в скобках - год вступления в партию):

Члены Президиума: В. М. Андрианов (1926), А. Б. Аристов (1921), Л. П. Берия (1917), Н. А. Булганин (1917), К. Е. Ворошилов (1903), С. Д. Игнатьев (1924), Л. М. Каганович (1911), Д. С. Коротченко (1918), В. В. Кузнецов (1927), О. В. Куусинен (1905), Г. М. Маленков (1920), B. А. Малышев (1926), Л. Г. Мельников (1928), А. И. Микоян (1915), Н. А. Михайлов (1930), В. М. Молотов (1906), М. Г. Первухин (1919), П. К. Пономаренко (1925), М. З. Сабуров (1920), И. В. Сталин (1898), М. А. Суслов (1921), Н. С. Хрущев (1918), Д. И. Чесноков (1939), H. M. Шверник (1905), M. P. Шкирятов (1906).

Кандидаты: Л. И. Брежнев (1931), А. Я. Вышинский (1920), А. Г. Зверев (1919), Н. Г. Игнатов (1924), И. Г. Кабанов (1917), А. Н. Косыгин (1927), Н. С. Патоличев (1928), Н. М. Пегов (1930), А. М. Пузанов (1925), И. Ф. Тевосян (1918), П. Ф. Юдин (1928).

Как отмечают некоторые исследователи, например, Юрий Мухин и Елена Прудникова, большинство из двадцати пяти членов нового Президиума были не партийные, а государственные деятели, отвечавшие за промышленный и партийный контроль, и, соответственно, подобная замена Политбюро на Президиум являлась одной из форм передачи рычагов власти от партаппарата к госаппарату.

Юрий Емельянов в своей книге «Хрущев. Смутьян в Кремле», анализируя состав Президиума ЦК, приходит к выводу, что новые кадры в Президиуме были более образованными и более сведущими в современном производстве, и что Хрущев отнесся к появлению таких людей, как к «временному торжеству темных сил» , которые могли быть использованы Сталиным для борьбы с членами упраздненного Политбюро.

В книге «Сталин перед судом пигмеев» Емельянов также приводит свидетельства министра сельского хозяйства СССР в 1947–1953 годах Бенедиктова и члена ЦК КПСС с 1985 года Лукьянова, который долго работал с архивом Сталина и другими материалами Общего отдела ЦК, о том, что Сталин планировал назначить Пономаренко, выбранного членом Президиума ЦК и секретарем ЦК КПСС на XIX съезде, Председателем Совета Министров СССР и даже согласовал это назначение с большинством членов тогдашнего партийного руководства, однако внезапная смерть Сталина через несколько месяцев после съезда не позволила состояться этому назначению.

Авторханов также делает предположение, что Сталин пытался уравновесить старых членов Политбюро новым поколением более молодых руководителей, которые обладали меньшим опытом и в глазах которых Сталин был непререкаемым авторитетом. Авторханов считает, что с опорой на них Сталин мог бы впоследствии начать политическую атаку на старых членов Политбюро.

Юрий Жуков обращает внимание, что на Пленуме ЦК 16 октября 1952 годя в нарушение Устава КПСС было образовано Бюро Президиума ЦК в следующем составе: Берия, Булганин, Ворошилов, Каганович, Маленков, Первухин, Сабуров, Сталин, Хрущев. Жуков считает, что создание этого органа давало преимущество только Берии, Булганину, Маленкову, Хрущеву, Сабурову и Первухину, которых уже никто не мог бы политически уравновесить. Возможно, это была вынужденная (и, вероятно, временная) уступка Сталина, целью которой было сбалансировать властные возможности членов старого Политбюро и успокоить их на какое-то время, чтобы вскоре начать атаку на некоторых из них и распустить неуставной орган.

II. Борьба Сталина со «старой большевистской гвардией»

На XIX съезде Сталин подверг резкой критике Молотова, Микояна и Ворошилова и высказал им на съезде полное политическое недоверие. Кроме того, Сталин обвинил Молотова в шпионаже в пользу Америки, а Ворошилова - в пользу Англии (супруги обоих на тот момент были уже арестованы по обвинению в шпионаже).

По мнению Юрия Мухина, своей борьбой со старыми партийцами, которые дольше всех были членами Политбюро, Сталин хотел предостеречь партаппарат от попытки выдвижения второго вождя. Авторханов дает другое объяснение. XIX съезд торжественно открывал Молотов, а закрывал Ворошилов, а по партийной традиции это доверяли наиболее популярным старым членам Политбюро. Поэтому Сталин, планируя их разгром на съезде, с точки зрения Авторханова, не доверил бы им этих почётных дел. Авторханов делает вывод, что подобное могло произойти только в том случае, если их выдвигал не Сталин, а Политбюро, а точнее - аппарат во главе с Маленковым и Берия. По Авторханову получается, что Маленков и Берия предвидели планы Сталина атаковать Молотова, Микояна и Ворошилова и попытались организовать контратаку, чтобы впоследствии заручиться поддержкой «старой гвардии большевиков» и образовать с ними политический союз.

III. Упразднение должности Генерального секретаря

В новом Уставе партии, который был принят на XIX съезде, партия была переименована в КПСС (Коммунистическая партии Советского Союза). В этом Уставе должность Генерального секретаря - вождя партии - была упразднена.

Здесь необходимо заметить, что (как отмечают некоторые исследователи) должность «Генеральный секретарь» в период с 1934 по 1953 редко упоминалась в документах, а Сталин часто подписывался, как «секретарь ЦК», и многие документы были адресованы «Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Сталину». Тем не менее в ряде документов Сталин использовал титул Генерального секретаря ВКП(б), и имеются документы на имя Сталина за этот период, в которых к нему обращались как к «Генеральному Секретарю ВКП(б)».

Юрий Мухин считает, что изменение Устава в 1952 году и явное невнесение в него поста Генерального секретаря было попыткой Сталина навсегда отменить этот партийный пост и ликвидировать в партии единоначалие. Теперь в партии было десять секретарей ЦК, которые не образовывали никакого органа, а просто все входили в Президиум, в котором по Уставу не было никакого председателя, никакого первого секретаря, никого главного представителя от партии. По мнению Мухина, такой ход Сталина сильно снижал политическую роль партии и ее возможности усилить эту роль впоследствии.

На Пленуме, прошедшем сразу после съезда, Сталин был избран членом Президиума ЦК и секретарем ЦК. Интересно отметить, что Сталин просил освободить его также от должности партийного секретаря. И хотя одними исследователями это трактуется как попытка проверить лояльность своих соратников и заставить их явно выбрать его партийным секретарем, другие, например Прудникова, считают, что этим шагом Сталин хотел порвать связь между собой и партией и явно лишить ее лидерства в своем лице. Интересно, что, подавая в отставку с поста секретаря, Сталин не просил освободить его от должности Председателя Совета Министров.

Анализируя XIX съезд, можно сделать несколько выводов:

Сталин создавал противовес группе Берии, Маленкова, Хрущева, Булганина, вводя молодых функционеров в Президиум ЦК и тем самым наделяя их высшей партийной властью.

Сталин явно пытался отсечь от высшего политического руководства старую гвардию большевиков: Молотова, Ворошилова, Микояна, которые считались самыми близкими и давними соратниками вождя.

Сталин ослаблял партию, уменьшал ее политическую роль.

Соответственно, можно предположить, что Сталин явно подготавливал серьёзные политические преобразования в СССР. Впрочем, если вспомнить версию Юрия Жукова, приведенную выше, что вместо Сталина роль Председателя Совета Министров с февраля 1951 года исполнял «триумвират» Булганина, Берии и Маленкова, то получается, что все действия Сталина надо рассматривать как попытку отрезанного от всех реальных рычагов власти правителя если и не изменить политическую конфигурацию, то хотя бы придать вектору развития политической ситуации в СССР определенное направление.

Особенно интересным в отношении XIX съезда КПСС представляется тот факт, что до сих пор материалы этого съезда не изданы, стенограммы съезда не опубликованы полностью. Во времена Советского Союза, при Брежневе, начали выпускать стенограммы всех съездов, выпустили одновременно стенограмму I и XX съездов, и прекратили выпуск стенограмм на XVIII съезде. Юрий Мухин выдвигает версию, что это было сознательное решение партноменклатуры, опасность для которой представлял не только съезд, но и пленум, стенограмму которого надо было также обязательно выпускать вместе с материалами съезда.

Действительно, по состоянию на 2014 год стенограмма пленума до сих пор не опубликована, и это не может не вызывать вопросов. Многие исследования касательно XIX съезда основываются на воспоминаниях писателя Константина Симонова, члена ЦК Партии, опубликованных в 1989 году. То, что историческое исследование основывается не на документах, а на воспоминаниях, означает, что сегодняшнее представление о политической борьбе, происходившей в последние годы жизни Сталина, может быть в значительной степени ошибочным. Выяснить это удастся только после публикации материалов XIX съезда.

Тем не менее, многие исследователи сталинской эпохи пытаются найти документы, которые могли бы хотя бы косвенно рассказать о том, что происходило на XIX съезде. Один из таких исследователей - Александр Ханский, который собрал публикации газет 1952 года, а также материалы различных сборников и справочников, в которых есть отсылки к XIX съезду. Ханский опубликовал все эти материалы в одной электронной книге «XIX съезд ВКП(б) - КПСС (5–14 октября 1952 г.). Документы и материалы». И хотя данная книга не содержит, например, стенограмму пленума, проходившего после съезда, данный материал представляется очень интересным для более детального изучения.

Смерть Сталина в первых числах марта 1953 года изменила все политические процессы, которые происходили в СССР в последние годы жизни вождя. Ближайшее окружение Сталина: Берия, Маленков, Хрущев и Булганин - начали делить между собой власть и менять политику, которая наметилась в последние годы жизни Сталина, в частности, решения XIX съезда.

Утром 4 марта 1953 года по московскому радио было передано «Правительственное сообщение о болезни Председателя Совета Министров СССР и Секретаря Центрального Комитета КПСС товарища Иосифа Виссарионовича Сталина», в котором, в частности, сообщалось, что «...тяжелая болезнь товарища Сталина повлечет за собою более или менее длительное неучастие его в руководящей деятельности. Центральный Комитет и Совет Министров в руководстве партией и страной со всей серьезностью учитывают все обстоятельства, связанные с временным уходом товарища Сталина от руководящей государственной и партийной деятельности» . Анализируя это сообщение, а также газеты, которые выходили в эти дни, Юрий Жуков приходит к мнению, что уже 3 марта 1953 года были подготовлены приглашения на срочный Пленум ЦК, который изначально намеревались провести вечером 4 марта.

Жуков отмечает, что 3 марта еще не было окончательного соглашения о переделе власти, однако уже начали происходить качественные изменения: Маленков и Берия вернули Молотова на политический олимп, с которого Сталин постепенно удалял его с 1949 года. Жуков считает, что это возвращение было в основном сделано Маленковым, потому что Маленков, который мог считаться наиболее вероятным преемником Сталина, еще не был готов взять всю полноту власти, которая была у Сталина, и поэтому компенсировал влияние Берии (своего наиболее вероятного конкурента) Молотовым, который являлся (или которого можно было еще открыто изображать) одним из ближайших соратников Сталина. По мнению Жукова, включение Молотова потребовало разрастания нового узкого руководства до пятерки Маленков, Берия, Молотов, Булганин, Каганович. Такая организация власти была впоследствии представлена как «коллективное руководство», коллективность которого была не в общности и единстве целей и средств развития страны, а в минимальном условии для баланса противоречивых взглядов и интересов высшего руководства.

Сразу же после нахождения компромисса и установления «коллективного руководства» началась реорганизация властных структур. Например, были слиты Президиум и Бюро Совета Министров, а также бюро Президиума с Президиумом ЦК. Целью этой реорганизации была попытка «перетасовать» имеющиеся кадры и назначить на соответствующие посты новых людей, при этом каждый стремился добиться наилучшего расклада власти для своей команды. Юрий Емельянов также отмечает, что Берия, Маленков и Хрущев явно спешили пересмотреть решения XIX съезда и октябрьского Пленума: концентрируя в своих руках большую политическую силу, они стремились исключить всех новых выдвиженцев Сталина. Новый Президиум ЦК состоял из Маленкова, Берии, Ворошилова, Хрущева, Булганина, Кагановича, Сабурова, Первухина, Молотова и Микояна. Президиум Совета Министров оказался вдвое меньшим: председателем утвердили Маленкова, его первыми заместителями - Берию, Молотова, Булганина и Кагановича. Из секретариата ЦК вывели Брежнева, Пегова, Игнатова и Пономаренко (последнего, как отмечалось выше, Сталин планировал назначить Председателем Совета Министров). Взамен выведенных в секретариат назначили политических сторонников Маленкова: Поспелова и Шаталина.

Анализируя действия Берии, Маленкова, Хрущева и Булганина по переделу политической власти в стране, Абдурахман Авторханов приходит к выводу, что они произвели политический переворот, распределив между собою - в обход Президиума ЦК - основную власть в стране и отстранив других наследников Сталина от первых ролей в создавшейся политической конфигурации.

Юрий Жуков считает, что Маленков на момент смерти Сталина обладал наибольшей властью и поэтому оказался более подготовленным к первому раунду борьбы за единоличную власть. Тот факт, что его соперники, видимо, не успели сговориться и блокировать действия Маленкова, позволило последнему сосредоточить в своих руках наибольшее количество власти над государственным и партийным аппаратом. В качестве Председателя Совета Министров СССР он в наибольшей степени влиял на внутреннюю и внешнюю политику, а как секретарь ЦК оказывал непосредственное влияние на принимаемые секретариатом и Президиумом ЦК решения.

Газета «Правда», вышедшая утром 5 марта 1953 года с передовицей о «Великом единстве партии и народа», упоминала три фамилии: Ленина, Сталина и Маленкова. Таким образом народу и элите явно указывался новый лидер, на которого нужно было ориентироваться при принятии политических решений.

В тот же день, 5 марта 1953 года, в восемь часов вечера состоялось совместное заседание Пленума ЦК, Совета министров и Президиума Верховного Совета. Заседание было коротким, длилось всего 40 минут. Это означало, что все назначения были уже заранее согласованы и заседание было лишь формой легитимации этих назначений и демонстрацией того, что образовалось коллективное руководство (в лице Маленкова, Берии, Ворошилова, Хрущева, Булганина, Кагановича, Сабурова, Первухина, Молотова и Микояна), которое брало на себя всю полноту власти и отстраняло от нее всех потенциальных конкурентов (в частности, молодые кадры, выдвинутые Сталиным ранее).

Интересными представляются факты, изложенные Рудольфом Пихоя, который занимал в 1993–1996 годах пост руководителя Государственной архивной службы России. С 1996 года он является вице-президентом международного фонда «Демократия» (фонда Яковлева). Пихоя упоминает записку, написанную Берией Маленкову 4 марта 1953 года, в которой были заранее распределены важнейшие государственные посты, которые и были утверждены на заседании 5 марта.

Пихоя приводит еще одно интересное заявление, сделанное Маленковым 5 марта 1953 года на совместном заседании Пленума ЦК, Совета министров и Президиума Верховного Совета, о том, что Бюро Президиума ЦК «поручило тт. Маленкову, Берия и Хрущеву принять меры к тому, чтобы документы и бумаги товарища Сталина как действующие, так и архивные, были приведены в должный порядок» . По мнению Пихоя, доступ к сталинскому архиву являлся сильным рычагом влияния на потенциальных политических конкурентов. Тем самым Маленков, Берия и Хрущев неявно объявлялись главными политическими лидерами в коллективном руководстве. В своих мемуарах Анастас Микоян также вспоминает, что Маленков, Берия и Хрущев были в последние годы жизни Сталина как одна команда и группировались, чтобы навязать свое мнение в Президиуме ЦК.

Через час после окончания совместного заседания пришло известие о смерти Сталина. Поэтому новое руководство решило пока не информировать население о принятых только что политических решениях. Было подготовлено сообщение о смерти Сталина, в котором также упоминалась и новая программа политического руководства. В этой программе отсутствовали тезисы о необходимости развивать тяжелую промышленность как основу советской экономики и ставилась цель подъема материального благосостояния населения. Главный враг Советского Союза - империализм и его «бастионы» США и НАТО - в тексте программы не упоминались. Вероятнее всего, в этом сообщении были наибольшим образом отражены идеи развития СССР, которые высказывал Маленков. Такой вывод можно сделать после анализа речей первых лиц страны на похоронах Сталина 9 марта 1953 года. Программы, выдвинутые на похоронах Сталина главными претендентами на власть, подробно разбираются ниже.

Таким образом, по итогам первого раунда политической борьбы, Берия становился вторым лицом в государстве. Он уступал Маленкову по объему сосредоточенной политической власти и возможности влиять на ключевые решения. Берия возглавил два силовых ведомства: Госбезо­пасность и Министерство внутренних дел, которые после смерти Сталина были объединены в одно - МВД. Новое объединенное министерство располагало собственными воинскими формированиями и промышленными предприятиями, и, что самое главное, давало Берии возможность получать необходимую информацию, которую можно было использовать против политических конкурентов. При этом сбор подобной информации против Берии в этих условиях становился практически невозможным.

Помимо этого, Берия занимал сильные позиции в военном ведомстве, так как отвечал за секретные атомно-ядерную и ракетостроительную программы. У Берии были прочные связи с промышленными министерствами, которые были обязаны выполнять заказы по курируемым им секретным программам вне всякой очереди и даже в нарушение пятилетних планов.

Остальным участникам коллективного руководства досталось значительно меньше политической власти, чем Берии и Маленкову. Молотов стал министром иностранных дел и главой внешнеполитической разведки - Комитета информации. Булганин возглавил Министерство обороны. При этом и Булганину, и Молотову были назначены заместители, которые явно были не из их сторонников: у Молотова - Малик и Вышинский, у Булганина - Василевский и Жуков. Каганович стал первым заместителем Председателя Совета Министров и, хотя и курировал несколько министерств, никакого министерского поста не получил. Ворошилов был назначен Председателем Президиума Верховного Совета.

Хрущев не получил никаких государственных должностей, он ушел с поста первого секретаря Московского обкома, так как ему было поручено решением совместного заседания Пленума ЦК, Совета Министров и Президиума Верховного Совета «сосредоточиться на работе в ЦК». Юрий Жуков считает, что таким образом поднимался статус Хрущева в Секретариате ЦК, хотя в новом составе Секретариата он был фактически лишен возможности вести абсолютно самостоятельную политику и был вынужден согласовывать свои решения с Маленковым.

Юрий Жуков и Павел Судоплатов отмечают, что и Маленков, и Берия рассматривали Хрущева как вероятного сторонника в борьбе друг с другом, а Хрущев, пользуясь ситуацией, до определенных пор сохранял хорошие отношение с обоими.

Интересными для анализа представляются свидетельства сына Берии Серго. В своих мемуарах, вышедших в 1994 году, и в своих интервью в 1994 году он упоминает, что Хрущев в марте 1953 года советовал Берии соглашаться занять пост главы МВД и говорил, что не нужно бояться Маленкова на посту председателя Совета Министров, так как он сильно связан с репрессиями 1937 года, и этим фактом можно на него «воздействовать».

Из общего анализа политической борьбы на момент смерти Сталина, можно сделать вывод, что ключевые властные позиции заняли представители «зрелой» генерации руководителей СССР, которые частично вернули к политической жизни «старую большевистскую гвардию» и полностью отстранили от власти «молодые» кадры, выдвинутые Сталиным в последние годы. При этом наибольшую власть сосредоточили в своих руках Маленков и Берия. Таким образом, коллегиальное руководство было вынужденным компромиссом и сохраняло существовавшие противоречия между потенциальными наследниками на единоличную власть.

Берия, оказавшись на вторых по силе позициях, был вынужден действовать более активно на следующих этапах борьбы за власть. Как отмечают все исследователи Берии, руководителем и политическим деятелем он был решительным и очень активным, поэтому с максимальной силой включился в борьбу за власть, особенно понимая, что его стартовая позиция уступает позиции Маленкова. Другие участники коллективного руководства занимали более слабые политические позиции и рассматривались Маленковым и Берией как потенциальные союзники в борьбе друг с другом.

Первым большим политическим событием, на котором основные претенденты на власть могли обозначить приоритеты своей будущей политики, были похороны Сталина 9 марта 1953 года. Траурный митинг как председатель комиссии по организации похорон открывал Хрущев, который, однако, не произносил речи. Выступали Маленков, Берия и Молотов.

Первым слово получил Маленков. Во внутренней политике основным приоритетом он обозначил дальнейшее улучшение материального благосостояния советских людей. Во внешней политике Маленков несколько раз подчеркнул тезис о возможности сосуществования и мирного соревнования капиталистической и социалистической систем.

Следующим выступал Берия. Касаясь внутренней политики, он также упомянул про «удовлетворение растущих материальных и культурных потребностей всего советского общества» . В его выступлении прозвучал очень интересный тезис о соблюдении прав граждан СССР, записанных в Советской Конституции. При этом Берия также упомянул о Ленине и Сталине, которые «учили нас неустанно повышать и оттачивать бдительность партии и народа к проискам и козням врагов Советского государства» и призвал «еще более усилить свою бдительность». Говоря о приоритетах развития экономики, Берия сделал акцент на укреплении экономического и военного могущества государства. Переходя к внешней политике, он также упомянул политику мира, которую исповедует СССР, однако ни слова не сказал о возможном мирном сосуществовании капитализма и социализма. Отдельно нужно упомянуть, что Берия в своей речи, говоря о народах Советского Союза, сделал акцент, хотя и небольшой, не просто на дружбе народов, но «на прочном объединении всех советских национальных республик в системе единого великого многонационального государства» .

Молотов в своей речи, говоря о внешней политике, так же, как и Берия, высказал тезисы об «агрессоре», против которого нужно укреплять вооруженные силы, и о борьбе против «козней врагов, агентов империалистических агрессивных государств». Также во внешней политике Молотов отметил важность национального и межнационального вопроса, особенно в связи «с образованием государств народной демократии и ростом национально-освободительного движения в колониях и зависимых странах» .

Тезисы выступающих были, очевидно, направлены не столько к народу, сколько к элите, которой предлагались разные цели развития СССР, а также способы достижения этих целей. Сравнивая программы выступающих, можно явно заметить миротворческий уклон речи Маленкова, его ориентацию во внешней политике на политику разрядки, во внутренней политике - на развитие легкой промышленности и на повышение жизненного уровня населения и элиты. Берия и Молотов же, напротив, делали акцент на возможной конфронтации с врагами СССР как внутри страны, так и за ее пределами, предлагали развивать тяжелую и оборонную промышленность, что означало гораздо более низкий уровень жизни населения и элиты по сравнению с программой Маленкова.

Юрий Жуков делает вывод, что подобная расстановка приоритетов развития страны привела к тому, что Молотов больше склонялся на сторону Берии и, как результат, они образовали временный союз, чтобы вдвоем противостоять действиям Маленкова. В подтверждение такой трактовки событий можно привести воспоминания Павла Судоплатова, который пишет, что 9 марта на поминках в день похорон Сталина Берия сообщил Молотову, у которого день рождения 9 марта, о «подарке» - освобождении его жены Полины Жемчужиной. По приказу Берии, она была освобождена 10 марта 1953 года, реабилитирована и восстановлена в партии. Это также свидетельствует о попытке Берии выстроить в будущем союз с Молотовым.

Таким образом, в марте 1953 года высшие руководители СССР приступили к реализации своих программ, одновременно с этим ведя друг с другом политическую борьбу.

Первое политическое столкновение между участниками «коллективного руководства» случилось уже через несколько дней после похорон Сталина. 14 марта должна была проходить сессия Верховного Совета СССР, которая была 13 марта внезапно отсрочена на сутки, так как на 14 марта был назначен внеочередной Пленум ЦК КПСС. Фактическим поводом, из-за которого состоялся Пленум, стала, по мнению Жукова, попытка большинства членов Президиума ЦК (Берии, Молотова, Булганина, Кагановича, Хрущева и Микояна) урезать полномочия Маленкова через разделение двух ветвей власти: государственной и партийной. Было принято решение больше не сосредотачивать высшие государственный и партийный посты в руках одного человека, а именно - Маленкова. У Маленкова на тот момент не было достаточно авторитета и сил, чтобы претендовать на роль единоличного вождя, а без такого авторитета совмещение высших партийного и государственного постов было невозможно. Интересно отметить, что такое разграничение властей было официально зафиксировано в постановлении Пленума как удовлетворение просьбы Маленкова об освобождении его от обязанностей секретаря ЦК КПСС, «имея ввиду нецелесообразность совмещения функций председателя Совета Министров СССР и секретаря ЦК КПСС».

Ряд исследователей, например, Прудникова и Пихоя, считают, что это было лишь свидетельством желания высшего руководства раз и навсегда разделить две ветви власти. Другие, например Жуков, наоборот полагают, что это был в первую очередь ход против Маленкова, который, хотя и не потерпел явного поражения, но, тем не менее, пойдя на вынужденный компромисс, не смог сразу закрепить за собой всю полноту власти, доставшейся ему изначально в первых числах марта. Соответственно, вопрос состоит в том, что было целью, а что послужило средством достижения цели. Если предположить, что целью было разделение властей, то непонятно, почему это не было сделано 4–5 марта, когда и происходила полная переконфигурация политического олимпа. Также непонятна срочность и внезапность проведения Пленума, который затронул такой серьезный вопрос. В связи с этим наиболее близкой к реальности кажется версия Жукова, согласно которой Берия кооперировался с Молотовым, Хрущевым, Булганиным, Кагановичем и Микояном, чтобы уменьшить власть Маленкова через разделение партийной и государственной власти.

В результате этого решения также изменилась расстановка сил в партийном аппарате. Из недавно обновленного Секретариата ЦК были выведены два человека: Аристов и Михайлов. В Секретариате ЦК оставались Хрущев, Суслов, Поспелов и Шаталин. При этом Хрущев имел в Секретариате наибольший авторитет, однако он был всего лишь одним из секретарей ЦК. Юрий Жуков отмечает, что Маленков не только потерял, но также и приобрел определенные политические выгоды от этих перестановок: Поспелов и Шаталин были сторонниками Маленкова, через которых он имел серьезное влияние в партаппарате через Секретариат. Разделение властей позволило Маленкову также получить согласие Пленума на расширение прав министров СССР, что освобождало Маленкова от излишней опеки со стороны отделов ЦК и, в частности, Хрущева.

В своей речи на похоронах Сталина Маленков большое внимание уделил возможности мирного сосуществования капиталистической и социалистической систем, что позволяло уменьшить военные расходы и перенаправить их в другие секторы экономики, чтобы повысить уровень жизни населения, о чем Маленков также упоминал в речи. Юрий Жуков считает, что именно эти два приоритета - мирное сосуществование и повышение уровня жизни - были главными в политике Маленкова в 1953 году.

На Пленуме, который проходил 15 марта, Маленкову удалось провести решение о пересмотре планов народного хозяйства и бюджета. На том же пленуме, как отмечает Жуков, Маленков сделал политическое послание своим оппонентам о том, что, согласившись на передел власти и отказ о совмещения высших партийных и государственных постов, он предупреждает их, что не позволит никому из них претендовать на единоличное лидерство, при этом подчеркивая, что в руководстве, которое хоть и является коллективным, Маленкову принадлежит главная роль.

По мнению Юрия Жукова, Маленков планировал масштабную переориентацию производства с военной продукции на мирную. Причем размеры переориентации специально скрывались Маленковым, потому что ни Берия, ни Булганин, ни Молотов не поддержали бы сокращения военных расходов. Поэтому Маленков предпринял попытку представить свои преобразования как реорганизацию системы управления: было ликвидировано отраслевое бюро при Совете Министров, было пересмотрено постановление о «Расширении прав министров», которое теперь поясняло, что не все министерства имеют свободу действия, а только министерства промышленности, строительства и транспорта. Дополнительно постановление содержало пункты, которые позволяли директорскому корпусу продавать, покупать, безвозмездно передавать и получать излишки материалов, демонтированное оборудование, сами фонды. По мнению Жукова, это было первой попыткой сменить консервативно-бюрократический механизм управления экономикой, который подходил для первых пятилеток, но совсем не годился в новых условиях. Жуков также отмечает, что действия Маленкова приводили к децентрализации военно-промышленного комплекса, а значит, давали возможности к его ослаблению и уменьшению его бюджета.

В мае Маленков предпринял следующий шаг по реорганизации экономики - сокращение штатов министерств. Только на первом этапе из управленческих структур было высвобождено более 100 000 человек, большинство из которых перенаправили на производство. Многих чиновников понизили в должностях, лишили огромных зарплат и привилегий. При этом, понимая, что такие реформы могут настроить против него бюрократический аппарат, Маленков секретным постановлением Совета Министров от 26 мая и 13 июня значительно увеличил «доплату в конвертах» тем чиновникам из аппарата, на которых он рассчитывал опираться в дальнейшем. Такое действие, однако, как отмечает Жуков, сработало также и против Маленкова, потому что «обиженными» оказались партийные кадры, доплаты в конвертах у которых всегда были одного уровня с министерскими. Жуков приводит данные, что партаппаратчики забросали Хрущева просьбами о повышении для них доплат в конвертах. Хрущев через несколько месяцев, уже после свержения Берии, выплатил партийцам соответствующую разницу, чем и привлек их впоследствии на свою сторону, что позволило ему через несколько лет одержать верх в борьбе с Маленковым, Молотовым и Кагановичем.

Политику, которую проводил Берия в марте–июне 1953 года, можно разделить на три направления.

Реформа МВД, закрытие политических дел, реабилитация и массовая амнистия

После смерти Сталина Берия был назначен министром объединенного МВД, которое было образовано из Министерства государственной безопасности и Министерства внутренних дел. Как отмечают многие исследователи, МВД и МГБ были конкурирующими и даже враждующими между собой ведомствами. Поэтому с первых же минут пребывания у власти Берия занялся реформированием объединенного министерства с целью формирования хорошо функционирующего ведомства, не раздираемого противоречиям внутри аппарата, а также для укрепления своих позиций в этом ведомстве.

Берия не был министром МВД с 1945 года и не курировал ни МВД, ни МГБ по линии Политбюро, поэтому не мог по-настоящему опереться на существующее руководство министерства. Уже 4 марта, еще не вступив в новую должность официально, он, согласовав свои действия с Бюро Президиума ЦК, назначил своими первыми заместителями Гоглидзе, Круглова и Серова, а заместителями - Кобулова и Федотова. Как отмечает Юрий Емельянов, Серов был также политически близок к Хрущеву, с которым они вместе работали на Украине.

Следующим шагом стало выведение из сферы ответственности МВД гигантских строек и предприятий и передача их в промышленные и строительные министерства. Например, Министерству металлургической промышленности переходили «Дальстрой», «Главзолото» и Норильский комбинат цветных и редких металлов, Министерству электростанций и электропромышленности переходил Гидропроект.

Далее Берия инициировал остановку, а в некоторых случаях прекращение строительства громадных объектов, которые велись ГУЛАГом. При общей сметной стоимости всех объектов строительства ГУЛАГа на тот момент в размере 105 миллиардов рублей, Берия остановил строительство объектов, сметная стоимость которых составляла 49,2 миллиардов рублей. Более того, по приказу Берии ГУЛАГ передавался в ведение Министерства юстиции. При этом в МВД вошли два ранее самостоятельных учреждения: Главное управление геодезии и картографии и Управление уполномоченного по охране государственных и военных тайн в печати (Главлит).

В итоге, Берия вывел из МВД все промышленные и производственные объекты. Таким образом он снимал с себя ответственность за выполнение хозяйственных задач (добыче угля, проектированию каналов), что позволяло переориентировать объединенное ведомство на выполнение непосредственных спецслужбистских целей. Как отмечают все исследователи этого периода, это было значительной реформой МВД. После этих преобразований, которые позволили Берии усилить свои позиции в МВД и избавиться от «непрофильных» для силового ведомства задач, он активнее включился в политическую борьбу.

Следующим шагом Берии стала массовая амнистия заключенных. По результатам этой амнистии из тюрем было выпущено около одного миллиона двухсот тысяч человек из двух с половиной миллионов заключенных. Под амнистию попадали все осужденные на срок до 5 лет (включая политзаключенных), а также женщины, имевшие детей до 10 лет, беременные, несовершеннолетние, пожилые и больные. При этом наполовину сокращались сроки осужденным на срок свыше 5 лет, за исключением приговоров за контрреволюционную деятельность, бандитизм, умышленные убийства, крупные хищения. По мнению одних исследователей, например, Елены Прудниковой, это была попытка смягчения репрессивной системы и разгрузка лагерей. Прудникова считает, что большинство из амнистированных не представляли большой угрозы для общества, а те из них, кто, выйдя на волю, снова совершал преступления, опять оказывались за решеткой. То есть, по ее мнению, де-факто для них амнистия роли не играла. По мнению других исследователей, например, Рудольфа Пихоя и Андрея Сухомлинова, массовая амнистия была популистским ходом Берии и привела к резкому росту преступности. Как отмечает Сухомлинов, Берия планировал и более широкой проект амнистии, который, однако, не был принят Президиумом ЦК КПСС. Павел Судоплатов также отмечает, что возвращение на волю большого числа заключенных привело к резкому росту преступности, что заставило Берию перевести МВД на работу в усиленном режиме. В частности, войска МВД начали патрулировать улицы Москвы. Еще одной частью политики массовой амнистии Берии стало постановление от 20 мая 1953 года, которое снимало паспортные ограничения для граждан, освободившихся из заключения, что позволяло им находить работу в крупных городах. Эти ограничения, по разным оценкам, касались трех миллионов человек.

Все-таки масштабность единовременной амнистии, под которую попадали 50 % всех заключенных, нельзя списать просто на «разгрузку лагерей». Наиболее правдоподобным кажется то, что это политическое действие Берии преследовало несколько целей.

Во-первых, оно создавало МВД и Берии определенный имидж послабления политики силового ведомства.

Во-вторых, масштабность амнистии позволяет предположить, что Берия пытался не только повлиять на восприятие своего образа и образа своего министерства в народе (и элите), но и дать явный сигнал, что это начало некоего нового курса на либерализацию репрессивного аппарата, причем либерализацию значительную.

В-третьих, приведение МВД в режим повышенной готовности можно истолковать как попытку Берии также продемонстрировать своим политическим конкурентам силовой потенциал своего ведомства.

(Продолжение следует.)

Торжественно продемонстрировав верность делу Сталина на его похоронах, наследники спешно начали укреплять свою власть. Для этого следовало решить немало проблем - прежде всего, избавиться от постоянной смертельной угрозы, витавшей над каждым из партийных функционеров при жизни вождя.

Внезапная смертельная болезнь И.В.Сталина заставила его ближайших соратников срочно принимать меры для сохранения и укрепления своих позиций. В последние часы жизни вождя полным ходом шло совещание о судьбе сталинского наследия. За 40 минут - с 20 часов до 20 часов 40 минут 5 марта 1953 г. - на совещании, которое назвало себя Совместным заседанием пленума ЦК КПСС, Совета министров СССР и Президиума Верховного совета СССР, состоялся передел власти.

Председательствовал Н.С.Хрущев. После информации министра здравоохранения СССР Третьякова о состоянии здоровья Сталина слово было предоставлено Г.М.Маленкову. Тот сообщил, что Бюро Президиума ЦК КПСС поручило ему «доложить... ряд мероприятий по организации партийного и государственного руководства с тем, чтобы принять их в качестве совместного решения пленума Центрального комитета партии, Совета министров Союза ССР и Президиума Верховного совета СССР». Однако докладывать Маленков не начал. Слово было передано Берия.

Процитируем запись его выступления: «Бюро Президиума ЦК тщательно обсудило создавшуюся обстановку в нашей стране в связи с тем, что в руководстве партией и страной отсутствует товарищ Сталин. Бюро Президиума ЦК считает необходимым теперь же назначить председателя Совета министров СССР. Бюро вносит предложение назначить председателем Совета министров СССР тов. Маленкова Г.М. Кандидатура тов. Маленкова выдвигается членами Бюро единодушно и единогласно. Мы уверены - вы разделите это мнение о том, что в переживаемое нашей партией и страной время у нас может быть только одна кандидатура на пост председателя Совета министров СССР - кандидатура тов. Маленкова (многочисленные возгласы: “Правильно! Утвердить!”)».

Получив такую поддержку, Маленков объявил, что на должность первых заместителей председателя Совета министров рекомендованы Берия, Молотов, Булганин, Каганович. Маленков внес предложения о кадровых перемещениях и назначениях, в том числе о слиянии министерств внутренних дел и госбезопасности в одно - МВД - и о назначении министром внутренних дел Л.П.Берия; о назначении министром иностранных дел В.М.Молотова, а министром Вооруженных сил - Н.А.Булганина; об объединении значительного числа министерств. Принципиальное значение имело предложение «иметь в Центральном комитете КПСС вместо двух органов ЦК - Президиума и Бюро Президиума - один орган - Президиум Центрального комитета КПСС, как это определено Уставом партии».

Трогательная забота о соблюдении Устава КПСС, впрочем, оказалась не столь искренней, как заявлял Маленков. На практике ликвидировалось не Бюро Президиума, а именно сам Президиум, который сокращался до размеров прежнего Бюро. Вместо прежнего Президиума численностью в 25 человек появлялся новый, который составили 11 членов и 4 кандидата в члены Президиума. Членами Президиума были объявлены Сталин, Маленков, Берия, Молотов, Ворошилов, Хрущев, Булганин, Каганович, Микоян, Сабуров, Первухин; кандидатами - Шверник, Пономаренко, Мельников, Багиров. Секретарями ЦК стали Игнатьев, Последов, Шаталин.

В официальной сокращенной публикации постановления, принятого на этом совещании, и его решений в «Правде» 7 марта 1953 г. имя Сталина среди членов Президиума уже не упоминалось.

Изменения, которые произошли на совещании 4-5 марта, противоречили Уставу КПСС. Видимо, именно поэтому принятые на заседании решения потребовалось оформить как совместное решение пленума ЦК КПСС, Совета министров СССР и Президиума Верховного совета СССР - чтобы придать видимость законности столь радикальному пересмотру решений XIX съезда КПСС.

Отметим, что перестановки в высшем партийном руководстве отличались своеобразной последовательностью: с одной стороны, они укрепляли позиции сталинского партийного руководства послевоенной поры, с другой - сохраняли все старые противоречия между «заклятыми друзьями» в сталинском окружении.

Торжественно продемонстрировав верность делу Сталина на его похоронах, наследники спешно начали укреплять свою власть. Для этого следовало решить немало проблем - прежде всего, избавиться от постоянной смертельной угрозы, витавшей над каждым из партийных функционеров при жизни вождя. Именно такие соображения побудили ближайших соратников Сталина остановить маховик «дела врачей» (или, если следовать терминологии Игнатьева и Маленкова, «дела Абакумова-Шварцмана»).

Дальше было всё остальное - распределение власти между государственными и партийными органами, решение накопившихся социально-экономических проблем, в том числе самой острой из них - продовольственной, проблем внешнеполитических (война в Корее, конфликт с Югославией и т.д.).

Берия, только став министром внутренних дел, приказал создать следственную группу по пересмотру ряда особо важных дел. К их числу были отнесены: «дело арестованных врачей» (стоит обратить внимание на изменение терминологии), «дело арестованных бывших сотрудников МГБ СССР», «дело арестованных бывших работников Главного артиллерийского управления Военного министерства СССР», «дело арестованной МГБ Грузинской ССР группы местных работников». Руководство работой по пересмотру дел было возложено на заместителей министра С.Н.Круглова, Б.З.Кобулова и начальника 3-го Управления МВД (разведка и контрразведка) С.А.Гоглидзе.

2 апреля 1953 г. Берия подал в Президиум ЦК КПСС записку об убийстве С.М.Михоэлса, в которой сообщал, что знакомство с Михоэлсом стало основанием для обвинений в террористической и шпионской деятельности врачей М.С.Вовси, Б.Б.Когана, А.М.Гринштейна, жены Молотова - П.С.Жемчужиной. Записка свидетельствовала, что все обвинения против Михоэлса были сфальсифицированы. Подлинными организаторами его убийства назывались Сталин, Абакумов, заместитель Абакумова С.И.Огольцов и бывший министр МГБ Белоруссии Л.Ф.Цанава.

На следующий день, 3 апреля 1953 г., Президиум ЦК КПСС, заседавший почти в том же составе, что и 9 января того же года, принял резолюцию по докладу МВД СССР о «деле врачей-вредителей».

Состоялась реабилитация военных и руководителей авиационной промышленности, осужденных в 1946 г. по «делу авиаторов». 26 мая 1953 г. Берия направил Маленкову сообщение, что МВД не нашло состава преступлений в делах по обвинению бывших наркома авиационной промышленности А.И.Шахурина, командующего ВВС А.А.Новикова, главного инженера ВВС А.К.Репина, члена Военного совета ВВС Н.С.Шиманова, начальника Главного управления заказов ВВС Н.П.Селезнева, заведующих отделами Управления кадров ЦК ВКП(б) А.В.Будникова и Г.М.Григорьяна.

Были приняты меры по возвращению на родину людей, «незаконно выселенных с территории Грузинской СCР». Наряду с реабилитацией обвиненных по отдельным политическим процессам Берия предложил внести ряд изменений в существовавшую тогда судебную систему. Он выступил с инициативой проведения амнистии.

27 марта 1953 г. Президиум Верховного совета СССР издал Указ «Об амнистии», по которому на свободу вышло около миллиона человек, осужденных на срок до 5 лет - более трети советских заключенных. Несколькими месяцами позже, когда на пленуме ЦК КПСС произойдет своеобразный политический суд над уже арестованным Берия, Хрущев оценит это событие как «дешевую демагогию». Не подлежали амнистии те, кто попал за решетку по знаменитой 58-й статье, предполагавшей наличие политического преступления, а также убийцы и бандиты.

По предложению Берия предполагалось отменить Указ Президиума Верховного совета СССР от 21 февраля 1948 г., на основании которого особо опасные государственные преступники могли отправляться в бессрочную ссылку.

Министр внутренних дел внес также предложение об ограничении прав Особого совещания при МВД СССР. По предложению Берия права Особого совещания должны были быть ограничены рассмотрением только тех дел, «которые по оперативным или государственным соображениям не могут быть переданы в судебные органы», а Особое совещание имело право применять меры наказания не свыше 10 лет заключения.

В проекте постановления Президиума ЦК КПСС, приложенном к письму Берия, предполагалось «пересмотреть изданные за последние годы ЦК ВКП(б), Президиумом Верховного совета и Советом министров Союза ССР указы и постановления, противоречащие советскому уголовному законодательству и предоставившие Особому совещанию широкие карательные функции». Несомненно, что пересмотр законодательства должен был повлечь и пересмотр дел людей, прежде осужденных Особым совещанием.

На заседании Президиума ЦК КПСС предложение Берия не встретило одобрения. Хрущев при поддержке Молотова и Кагановича заявил, что он «категорически против этого, потому что надо пересмотреть всю систему арестов, суда и следственной практики... А вопрос, на 20 или на 10 лет судить, особого значения не имеет, потому что можно осудить сначала на 10 лет, а потом еще на 10 лет, и еще раз на 10 лет».

4 апреля 1953 г. Берия подписал приказ, которым запрещалось применять, как писалось в этом документе, «изуверские “методы допроса” - грубейшие извращения советских законов, аресты невинных советских граждан... жестокие избиения арестованных, круглосуточное применение наручников на вывернутые за спину руки... длительное лишение сна, заключение арестованных в раздетом виде в холодный карцер».

В результате пыток, констатировал министр, подследственные доводились до моральной депрессии, а «иногда и до потери человеческого облика». «Пользуясь таким состоянием арестованных, - сообщалось в приказе, - следователи-фальсификаторы подсовывали им заблаговременно сфабрикованные “признания” об антисоветской и шпионско-террористической деятельности».

Серьезные изменения произошли в самом Министерстве внутренних дел. Уже в первые дни своего управления МВД Берия обратился к Маленкову с предложением передать целый ряд предприятий и строек, которые прежде принадлежали МВД (среди них Дальспецстрой на Колыме, спецуправление Енисейскстрой, Главное управление горно-металлургической промышленности), в Министерство металлургической промышленности, Институт Гидропроект - в Министерство электростанций и электропромышленности СССР. Промышленные предприятия МВД получили также Миннефтепром, министерства путей сообщения, промышленности стройматериалов, лесной и бумажной промышленности, морского и речного флота.

Это привело к прекращению существования «великих строек социализма», обеспеченных практически бесплатным трудом узников ГУЛАГа. Среди них - железные дороги Салехард - Игарка, Красноярск - Енисейск, Байкало-Амурская магистраль, тоннель, который должен был связать материк с островом Сахалин, многочисленные гидросооружения - от Главного Туркменского канала до Волго-Балтийского водного пути.

Берия предпринял также попытку передать ГУЛАГ - исправительно-трудовые лагеря и колонии с лагерным аппаратом и военизированной охраной - в ведение Министерства юстиции СССР.

Эти действия Берия непосредственно затрагивали экономику Советского Союза. МВД было не только карательным, но и промышленно-производственным министерством. Только сметная стоимость программы капитального строительства МВД составляла тогда огромную цифру - 105 млрд. рублей.

Крупные изменения стали происходить и в штате Министерства. Многие сотрудники МГБ, которые были осуждены по «делу Абакумова», а после смерти Сталина реабилитированы, вновь вернулись на службу - уже в бериевское МВД.

Феномен Берия в истории СССР еще нуждается в специальном исследовании. Он был для отечественных историков долгие годы - вплоть до начала 1990-х гг. - фигурой табуированной. Репутация злодея и палача, закрепившаяся за ним после XX и XXII съездов, была подтверждена в общественном сознании времени перестройки фильмом режиссера Т.Абуладзе «Покаяние», где главный отрицательный герой - концентрированное зло тоталитаризма - был наделен некоторыми чертами главы советских карательных органов.

В этом отношении к Берия слились два вовсе не тождественных подхода к прошлому. Для либеральной интеллигенции Берия был воплощением репрессий, неотъемлемой частью сталинизма, коварным негодяем. Партийная пропаганда поддерживала эти оценки, но пыталась к тому же противопоставить Берия и «вышедшие из-под контроля партии карательные органы» самой партии и ее руководству, якобы ничего не знавшему и поэтому не виновному в преступлениях прошлого.

Все эти оценки весьма далеки от реальности. Конечно, Берия ответствен за преступления, совершенные властью, однако в той же мере, как и его соратники - Маленков, Молотов, Ворошилов, Хрущев, Булганин, да и расстрелянные в разное время Ягода, Ежов, Каменев, Бухарин, Кузнецов, не говоря уже о Сталине. Констатируем очевидное, хотя и нежеланное для нескольких поколений отечественных и иностранных исследователей истории КПСС: моральные принципы Берия были не выше и не ниже, чем у его товарищей по партийному руководству.

Берия отличался от своих коллег другим. Он был, несомненно, наиболее информированным человеком в составе тогдашнего руководства, причем его информация была разнообразна, точна и не зависела от других ведомств. Как заместитель председателя Совета министров СССР, он получал сведения о состоянии экономики страны, отдельных ее отраслей, в частности о «великих стройках социализма»; в качестве руководителя разведки Берия был в курсе многих вопросов политики и международных отношений, реальных проблем, возникавших между СССР и другими странами.

Берия непосредственно отвечал за разработку ядерного оружия, а это связывало его с армией, с созданием новых видов вооружений. Он имел наиболее достоверную информацию о внутриполитической обстановке в стране, о настроениях людей, о всех сколько-нибудь заметных выражениях протеста.

Вряд ли Берия считал себя ответственным за массовые репрессии 1930-х гг. Он был назначен наркомом внутренних дел осенью 1938 г., когда пик этих репрессий остался позади. В 1939 г. часть репрессированных даже была освобождена. Это опять-таки не было личной заслугой нового наркома, но отличало его от Маленкова, Кагановича, Ворошилова или Хрущева, персонально ответственных за террор 1930-х гг.

Многочисленные проблемы, накапливавшиеся в послевоенный период, требовали решения. Страна больше не могла содержать армию по нормам военного времени, иметь 2,5 млн. заключенных, тратить деньги на «великие стройки», по-прежнему эксплуатировать крестьянство, нагнетать конфликты по всему миру, создавать даже из своих недавних союзников новых врагов, как это случилось с Югославией. Рисковали стать взрывоопасными отношения со «странами социалистического лагеря». Нестабильность правящего номенклатурного слоя, угрозы репрессий ухудшали управляемость государством.

Реформы становились неизбежными. Берия стал первым, кто сознательно решился на их осуществление. Неожиданно и сильно проявилось его вмешательство - как первого заместителя председателя Совмина - в те области государственной жизни, которые, казалось, не входили непосредственно в его компетенцию.

Позиция Берия в области международных отношений предполагала необходимость скорейшей нормализации отношений с Югославией, преодоления идеологического конфликта, унаследованного от Сталина. Берия, по словам Маленкова, «предлагал не поправить курс на форсированное строительство социализма, а отказаться от всякого курса на социализм в ГДР и держать курс на буржуазную Германию». В дальнейшем это станет одной из статей обвинения против бывшего министра МВД.

Хрущев обвинял Берия в том, что тот недооценивал руководящую роль партии. «Что ЦК? - цитировал он Берия. - Пусть Совмин всё решает, а ЦК пусть занимается кадрами и пропагандой.

Меня удивило такое заявление, - говорил участникам пленума Хрущев. - Значит, Берия исключает руководящую роль партии, ограничивает ее роль работой с кадрами (и то, видимо, на первых порах) и пропагандой. Разве это марксистско-ленинский взгляд на партию? Разве так учили нас Ленин и Сталин относиться к партии? Взгляды Берия на партию ничем не отличаются от взглядов Гитлера».

Хрущеву вторил Молотов: «С марта месяца у нас создалось ненормальное положение... Почему-то все вопросы международной политики перешли в президиум Совета министров и, вопреки неизменной большевистской традиции, перестали обсуждаться на Президиуме ЦК... Всё это делалось под давлением Берия».

Необходимо обратить внимание и на то, что Берия был сторонником проведения более активной национальной политики в СССР, предлагая, в частности, замещение руководящих должностей в республиках преимущественно их уроженцами. Эта работа была спешно проведена в его МВД. Очевидно, что Берия замахивался на святая святых аппарата - номенклатуру, имевшую свои законы, позволявшие назначать Л.И.Брежнева первым секретарем в Молдавию, а П.К.Пономаренко - в Казахстан.

Однако позиции Берия были вовсе не такими прочными, как это пытались потом доказать. Прежде всего, у него не было поддержки в партийном аппарате страны. Руководитель карательных органов не был связан с собственно аппаратной деятельностью ЦК КПСС. В Совете министров СССР он отвечал за достаточно узкий круг дел. Создание ядерного оружия было весьма важной, но все-таки довольно специфической задачей.

Да и позиции Берия в новом Министерстве внутренних дел отнюдь не были неколебимыми. Напомним, что он перестал быть наркомом внутренних дел уже в декабре 1945 г. и только в марте 1953 г. вновь непосредственно возглавил карательные органы. Новое министерство было образовано из двух враждовавших между собой ведомств - Министерства государственной безопасности и Министерства внутренних дел - и поэтому не могло быть единым. Более того, массовое возвращение из тюрем арестованных в конце 1940-х - начале 1950-х гг. сотрудников МГБ, которых Берия назначал на ключевые посты в реорганизованном МВД, рождало противоречия и создавало конфликты в его аппарате.

Ведомство, собранное из двух министерств, унаследовавшее противоречия прошлого, выдрессированное многочисленными репрессиями и никогда не выходившее из-под политического руководства ЦК, недовольное, как показали последовавшие события, пересмотром «дела врачей», изменениями в карательной политике, отнюдь не было монолитом, на который Берия мог бы опереться.

В условиях борьбы за власть, развернувшейся в кремлевских коридорах, Берия противостояли сильные соперники: Маленков (председатель Совета министров, в недавнем прошлом непосредственно связанный с деятельностью карательных ведомств, имевший прочные позиции в партийном аппарате, где его хорошо знали как многолетнего начальника Управления кадров ЦК КПСС) и Хрущев (секретарь ЦК КПСС, унаследовавший эту должность в партии у Сталина). Хрущева поддерживал министр Вооруженных сил Булганин, его сослуживец в 1930-х гг. (тогда один был первым секретарем столичного горкома партии, а другой - председателем Московского исполкома).

О том, что столкновение между Берия и его товарищами по партийному руководству назревало, свидетельствовали многие признаки. Например, пользуясь тем, что архивное ведомство входило в структуру МВД, Берия отдал указания начальнику Центрального архивного управления В.Д.Стырову собрать компрометирующие сведения о Маленкове.

Берия становился всё более опасной фигурой для разных людей и по разным причинам. Его боялись и ненавидели. Для некоторых это был опасный ревизионист, пытавшийся подвергнуть переоценке основы сталинской политики, человек, настоявший на принятии 9 мая 1953 г. постановления Президиума ЦК КПСС «Об оформлении колонн демонстрантов и зданий предприятий, учреждений и организаций в дни государственных праздников», отменивший практику использования портретов ныне действующих вождей для украшения этих мероприятий. Такая десакрализация партийно-государственной власти в СССР вызвала резкое неприятие в партийном руководстве разных уровней.

Военной верхушке Берия казался опасным противником; генералитет ненавидел его за репрессии конца 1930-х - начала 1950-х гг., с его именем отождествлялись (и не без оснований) преследования высшего командного состава послевоенной поры; бериевские особисты были постоянной угрозой для любого командира.

Позволю себе высказать предположение, что личная причастность Берия к разработкам ракетно-ядерного оружия и неизбежно следовавшие за этим изменения в структуре и роли родов войск Советской армии также не вызывали энтузиазма у генералитета.

Важно и то, что аппарат МВД на местах являлся параллельной властью, хорошо оплачиваемой, во всё вмешивавшейся и ни за что не отвечавшей. Поэтому он был опасен и для партийных функционеров, и для советских чиновников, и для хозяйственных руководителей.

Кроме того, в глазах большинства жителей СССР Берия был символом постоянной угрозы превратиться в лагерную пыль.

Арест Берия 26 июня 1953 г. на заседании Президиума ЦК КПСС (или Президиума Совета министров СССР, что в данном случае одно и то же) произошел в результате договоренности между Маленковым и Хрущевым, которых связывали, кстати, тесные личные, почти дружеские отношения. К главным действующим лицам присоединились министр Вооруженных сил Булганин, маршал Жуков, ряд членов Президиума ЦК.

Заговор многократно описывался, существует большая мемуарная литература, которая сообщает подробности ареста Берия. Берия арестовывали вполне в духе партийно-карательных традиций - почти так же, как раньше секретаря ЦК ВКП(б) А.А.Кузнецова и его подельников. Кузнецова взяли после заседания Секретариата, при выходе из кабинета Маленкова, а Берия - на заседании Президиума ЦК. В роли технических исполнителей выступили представители генералитета, среди которых были командующий войсками Московского военного округа генерал Москаленко и маршал Жуков.

Арест Берия вынудил политическое руководство страны определить ряд важнейших направлений во внутренней политике. Ими стали официально прозвучавшие из уст Хрущева и Маленкова на июльском (1953 г.) пленуме ЦК критика культа личности Сталина, осуждение «необоснованных репрессий», ответственность за которые всецело возлагалась на Берия. Отметим большой общественный резонанс ареста Берия. Вне зависимости от характера предъявленных обвинений и целей, которые преследовали участники заговора, это событие приобретало символический смысл, обозначая разрыв со сталинским временем.

Итак, Берия был арестован. Не дожидаясь приговора суда, Президиум Верховного совета СССР уже 26 июня, в день ареста, издал подписанный К.Е.Ворошиловым указ, лишивший Берия депутатских полномочий. Арестованного сняли с должности первого заместителя Предсовмина СССР, лишили всех званий и наград, отдали под суд...

В тюрьме оказался первый заместитель председателя Совета министров СССР, член Политбюро, маршал. Еще четыре месяца назад, выступая на похоронах Сталина, именно Берия провозгласил его политического наследника, заявив, что среди самых важных решений, принятых после смерти Сталина и «направленных на обеспечение бесперебойного и правильного руководства всей жизнью страны», стало «назначение на пост председателя Совета министров СССР талантливого ученика Ленина и верного соратника Сталина, Георгия Максимилиановича Маленкова»...

Требовались объяснения.

2-7 июля 1953 г. состоялся пленум ЦК КПСС, на котором обсуждался вопрос «О преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берия». Хотелось бы обратить внимание читателей на то, что этот и подобные ему «кадровые» пленумы ЦК являлись своеобразной «фотографией общественного мнения» партийной верхушки в тот момент, когда официальная точка зрения на происходящие события еще не сложилась. В подобных ситуациях партийные вожди порой позволяли себе такие оценки, о которых им потом приходилось жалеть.

На июльском пленуме наметились три подхода к делу Берия. Прежде всего отметим точку зрения Маленкова; он был председателем Совета министров СССР, высшим должностным лицом в государстве. Хорошо зная партийный ритуал, все последующие выступающие ссылались на его мнение. Так, Н.А.Михайлов, первый секретарь Московского горкома КПСС, говорил: «В докладе товарища Маленкова ясно и остро изложена вся суть вопроса о подлой провокаторской антисоветской деятельности врага партии и советского народа Берия. В докладе товарища Маленкова изложены также и важнейшие задачи нашей партийной работы».

В чем же видел Маленков «суть вопроса»? «Подлая провокаторская антисоветская деятельность» Берия проявилась, в частности, в стремлении проанализировать национальный состав руководящих кадров в союзных республиках и заменить присланных из Москвы людей местными. Основные факты для обвинений Маленков заимствовал из сообщения с Украины, от начальника Управления МВД Львовской области.

Берия инкриминировалось нарушение директивы ЦК от 4 декабря 1952 г. «О положении в МГБ и о вредительстве в лечебном деле», содержащей требование «покончить с бесконтрольностью в деятельности МГБ и поставить работу в центре и на местах под систематический и постоянный контроль партии». Вопреки этому Берия осуществлял систематическую слежку за руководителями партии и правительства под видом их охраны.

Еще одно обвинение - вмешательство Берия в международную политику, стремление нормализовать отношения с Югославией и отказаться от планов строительства социализма в ГДР.

Критика амнистии, проведенной Берия, в изложении Маленкова звучала следующим образом: «Мы... считаем, что эта мера по амнистии является совершенно правильной. Но, раскрыв теперь подлинное лицо Берия, мы приходим к заключению, что он подходил к этому мероприятию со своих позиций, он имел свои планы на этот счет». Как видим, Маленков высказался не очень внятно (или очень осторожно); его коллеги говорили затем гораздо определеннее.

Наконец, Маленков обвинил Берия в том, что тот несет ответственность за негативные оценки, данные Сталиным Молотову и Микояну: это мнение Сталин сформировал «под влиянием клеветнических наветов со стороны вражеских элементов из Министерства внутренних дел».

Несколько иная точка зрения была представлена Хрущевым. Как и в будущих своих выступлениях, он более говорлив и «неаккуратен» в высказываниях и не слишком заботится о логической стройности своих построений.

Хрущев утверждал, что уже примерно за сутки до смерти Сталина он был встревожен известием о стремлении Берия стать министром МВД и «захватить такие позиции в государстве, чтобы иметь возможность установить шпионаж над членами Политбюро»; этими опасениями Хрущев, по его словам, поделился с Булганиным.

Хрущев обвинил Берия в создании «дутых дел» вроде «дела врачей», «менгрельского» и др. Одновременно прозвучало не совсем логичное обвинение в том, что Берия назначил несправедливо осужденных, но вышедших на свободу после смерти Сталина, на высокие должности.

Очень подробно Хрущев остановился на попытках Берия провести разграничение между партийной и государственной властью, ограничить влияние партийных органов только кадровыми вопросами: «Это исходило из его [Берия] сознания, что роль партии должна отойти на второй план». В связи с этим Хрущев высказывает предположение-утверждение, что Берия вообще хотел уничтожить партию.

Обратим внимание на то, что тема партийного руководства вообще отсутствовала в выступлении Маленкова.

Много и колоритно Хрущев рассказывал об угрозе, постоянно исходившей из МВД, для руководителей всех уровней, о фактической неподконтрольности представителей МВД партии и в центре, и на местах.

Хрущев не скупился на ругань в адрес Берия - прохвост, провокатор, агент империализма, умный, хитрый и вероломный. В изображении Хрущева Берия оказывался виноватым почти во всех проблемах СССР - от политических процессов конца 1940-х - начала 1950-х гг. и проблем внешней политики до запущенного состояния сельского хозяйства и недостатке картошки в городах.

Заметим, что Хрущев постарался заручиться поддержкой партийного аппарата, гарантируя ему в случае устранения Берия стабильность и покой. Довольно удачным тактическим ходом оказалась предпринятая Хрущевым попытка списать именно на Берия все репрессии, все преступления режима, сделать арестованного главным, если не единственным козлом отпущения.

Точка зрения Хрущева встретила поддержку Молотова. Тот напомнил, что предложение о назначении председателя Совмина СССР шло от Берия, а не от Хрущева, секретаря ЦК КПСС. Молотов подверг критике порядок, когда решения Президиума ЦК КПСС подписываются не секретарем ЦК КПСС (так подписывал Сталин), а глухо - Президиум ЦК КПСС. Высказывания Молотова следует, видимо, истолковать как предложение союза Хрущеву; такой союз мог оказаться направленным против Маленкова, тщательно обходившего тему разделения партийной и государственной власти.

Молотов обозначил роль Берия как интригана, подталкивавшего Сталина к репрессиям в 1930-1940-х гг. Это было очень предусмотрительно, так как ответственность за репрессии той поры снималась с тех, кто ко времени приезда Берия в Москву уже входил в ближайшее окружение Сталина, - самого Молотова, Ворошилова, Калинина...

Третья точка зрения была отражена в выступлениях давних членов сталинского Политбюро - Л.М.Кагановича и А.А.Андреева. Оба, говоря о Берия, использовали самые резкие выражения: «антигосударственный преступник», «фашистский заговорщик», «шпион», «враг, хотевший восстановить власть для реставрации капитализма».

Упоминания о бериевской амнистии сопровождались утверждением, что амнистированные должны были стать «ядром фашистской банды Берия». Ярость Кагановича и Андреева вызвало то, что Берия якобы «оскорблял, изображал Сталина самыми неприятными, оскорбительными словами. И всё это подносилось под видом того, что нам нужно жить теперь по-новому... Та торопливость, шипящая свистопляска, которую поднял Берия, показали, что этот карьерист, авантюрист, который хочет, дискредитируя Сталина, подорвать ту основу, на которой мы сидим, и очистить путь себе. Он хотел подорвать основу учения Маркса - Энгельса - Ленина - Сталина... Берия враждебно относился к заявлениям о том, что Сталин - великий продолжатель дела Ленина, Маркса - Энгельса. Сегодня, ликвидировав [весьма характерная уверенность в том, что арест равнозначен приговору] этого предателя Берия, мы должны полностью восстановить законные права Сталина и именовать Великое коммунистическое учение учением Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина (аплодисменты)».

«Партия для нас превыше всего... - продолжал Каганович. - Для нас, старых большевиков, ЦК - это партийное, политическое и экономическое руководство всей жизнью партии, страны и государства».

Едва ли не важнейшим политическим итогом пленума стало подтверждение принципа партийного руководства, причем не в теоретическом, а в самом что ни на есть прикладном плане. Попытка разграничить полномочия партийных и государственных властей стала расцениваться как проявление «вредительской, антигосударственной и антипартийной деятельности Берия».

Хотя участники пленума, как уже отмечалось, подчеркивали особую роль Маленкова в партии, итогом обсуждения стало именно усиление роли секретаря ЦК КПСС. Поэтому вполне логичным было введение на следующем - сентябрьском 1953 г. - пленуме должности первого секретаря ЦК КПСС, которую и получил Н.С.Хрущев, закрепив свой особый статус в партии.

Маленков и Хрущев объединились в борьбе против Берия, но у каждого из них были свои интересы. В начинавшемся соперничестве между двумя недавними союзниками верх явно начал брать Хрущев.

Сталин умер на Ближней даче, в Кунцеве. Берия, не сказав и слова сочувствия его дочери Светлане, поспешил к выходу: «Хрусталев, машину!». Если верить тому, что через много лет Маленков рассказал сыну, то для спешки у Берии были причины — уезжал «брать власть». Зря спешил…

Лаврентий Берия

Наследникам Сталина пришлось договариваться о перераспределении власти. Основным «продолжателем дела Сталина» стал Маленков — он взял себе должность председателя Совета министров. Его первыми заместителями стали Берия, Булганин, Молотов и Каганович. Председателем Президиума Верховного Совета СССР — Ворошилов. Маленков старался поставить дело так, чтобы отодвинуть партийные комитеты от управления. Реальная власть должна была находиться у тех, кто держит в руках экономику.

Георгий Маленков

Маленков мог бы занять и место генерального секретаря. Но у него уже были собственные виды на будущее, свой план преобразований. Для этого ему была нужна должность председателя Совета министров. Пост генсека ничего для Маленкова не значил, тем более что в отдаленном будущем он думал уравнять компартию с профсоюзами и сделать две эти силы основой двухпартийной системы.

Пленум 6 марта 1953 года обозначил новую расстановку сил. Маленков стал председателем Совета министров. Президиум ЦК уменьшился до 10 человек. Таким образом, ведущую роль начинали играть председатель Совета министров и его команда. Это был своего рода государственный переворот, партократия ушла на вторые роли. Реальной силой оставался лишь Берия, опирающийся на МГБ и МВД.

И была «мелочь», которую Маленков недооценил, — секретариат ЦК возглавил Хрущев.

Очень быстро стал назревать следующий передел власти. Партнерам хватило ума не доверять друг другу. И самым ненадежным был Берия. Должность первого заместителя предполагала, что в случае, если председатель Совета министров не сможет по какой-то причине выполнить свои обязанности, то Берия становился его официальным преемником. Тем самым он создал себе позицию, наиболее удобную для захвата власти.

Берия начал расставлять свои фигуры на ключевых постах в краях, областях, республиках — «на местах». Следующий шаг — амнистия: освобожденные должны были бы поддержать его. Тем более что смена вывески над его ведомством все грехи отписала оставшемуся в прошлом НКВД, новое министерство уже ни в чем не виновато. Оно закрыло «дело врачей» и наказало «тех» следователей. И первые разоблачения сталинских преступлений начал Берия — именно в связи с делом «врачей-убийц». Распространялись показания бывшего начальника следственной части Рюмина, где он утверждал, что это Сталин требовал от него ужесточить допросы…

То, что между наследниками диктатора началась скрытая борьба, стало заметно недели через две-три. Не однажды было так, что Берия отдавал приказ, а следом звонил Маленков и его отменял. По выражению одного из кремлевских клерков, они тогда «стояли на ушах» — трудно было понять, кто правит и кого слушаться.

В первые же дни после прихода к власти, уже в марте, Маленков поручает начать новое расследование многих политических дел, в том числе «ленинградского дела» и «дела работников Госплана». Это новое следствие должно было не только реабилитировать невинных, но и назвать по имени виновных. Такая реабилитация была слишком опасна для многих. И в мае 1953 года за подписью Ворошилова выходит указ об амнистии. По нему не отпущен на свободу ни один заключенный с «политической» 58-й статьей — указ распространялся в основном на уголовников. Так дискредитировалась сама идея амнистии, население буквально стонало от разгула преступности. А главное — этим указом фактически отменялось расследование прошлых преступлений. Зачем, если уже была амнистия?..

Берия знал, какие материалы могут против него открыться. Понимал, что даже та сила, которой он обладает, будет действовать с ним заодно и по его приказу лишь до тех пор, пока у него есть авторитет, пусть даже основанный на страхе. Если же его объявят палачом и преступником, он потеряет всех своих потенциальных союзников. А пока он может опереться на Булганина, потому что сам провел его на место министра обороны, и на «простачка» Хрущева…

Об этом переделе власти охотно рассказывал сам Хрущев. Свержение Берии по словам Хрущева, выглядело так:

«Со стороны Берии ко мне отношение вроде не изменилось, но я понимал, что это уловка… Одновременно он развил бешеную деятельность по вмешательству в жизнь партийных организаций. Он сфабриковал какой-то документ о положении дел в руководстве Украиной. Первый удар он решил нанести по украинской организации…

Тут уж я Маленкову говорил:

— Неужели ты не видишь, куда дело клонится? Мы идем к катастрофе.

Маленков мне тогда ответил:

— Я вижу это, но что делать?

Я говорю:

— Надо сопротивляться. Вопросы, которые ставит Берия, имеют антипартийную направленность.

— Ты что? Хочешь, чтобы я один остался?

— Почему ты думаешь, что один останешься? Ты и я — уже двое. Булганин, я уверен, тоже также мыслит, я обменивался с ним мнениями. Другие, я уверен, тоже пойдут с нами, если мы будем аргументированно возражать, с партийных позиций… Мы составляем повестку дня, так давай поставим острые вопросы, которые, с нашей точки зрения, неправильно вносятся Берией, и будем возражать ему. Я убежден, мы мобилизуем других членов президиума, и эти решения не будут приняты…

Мы видели, что Берия форсирует события. Он уже чувствовал себя над членами президиума, важничал и даже внешне демонстрировал свое превосходство.

Мы переживали очень опасный момент. Я считал, что нужно действовать. Я сказал Маленкову, что нужно поговорить с членами президиума… С Булганиным я по этому вопросу раньше говорил, и я знал его мнение.

Наконец Маленков тоже согласился:

— Да, надо действовать».

«Мы условились, — пишет Хрущев, — что соберется заседание президиума Совета министров, но пригласили туда всех членов президиума ЦК… Я, как мы заранее условились, попросил слова у председательствующего Маленкова и предложил вопрос о товарище Берии. Берия сидел от меня справа. Он сразу встрепенулся:

— Что ты, Никита? Я говорю:

— Вот ты и послушай…

Начал я с судьбы Гриши Каминского, который пропал после своего заявления о связи Берии с мусаватистской контрразведкой… Потом я указал на последние шаги Берии после смерти Сталина в отношении партийных организаций — украинской, белорусской и других… Сказал о его предложении вместо радикального решения вопроса о недопустимой практике ареста людей и суда над ними, которая была при Сталине, изменить максимальный срок осуждения органами МВД с 20 до 10 лет… Я закончил словами: “В результате у меня сложилось впечатление, что он не коммунист, что он карьерист, что он пролез в партию из карьеристских соображений”…

Потом остальные выступили. Очень правильно говорил Молотов, с партийных позиций. Другие товарищи тоже проявили принципиальность… Когда все высказались, Маленков, как председатель, должен был подвести итог и сформулировать постановление. Он, видимо, растерялся, заседание оборвалось на последнем ораторе.

Я попросил Маленкова, чтобы он предоставил мне слово для предложения. Как мы и договорились с товарищами, я предложил поставить на пленуме ЦК вопрос об освобождении Берии… от всех государственных постов, которые он занимал.

Маленков все еще пребывал в растерянности. Он даже, по-моему, не поставил мой вопрос на голосование, а нажал секретную кнопку и вызвал военных, как мы условились. Первым зашел Жуков. За ним — Москаленко и другие генералы. С ними были один или два полковника…».

О чем еще говорить и какие вопросы ставить на голосование, когда военные в соседней комнате просто ждут звонка? Чтобы картина тех дней была более объективной, дадим слово и тем, кто непосредственно участвовал в аресте.

«Меня вызвал Булганин, — тогда он был министром обороны — и сказал: “Поедем в Кремль, есть срочное дело”, — вспоминал маршал Жуков. — Поехали. Вошли в зал, где обычно проходят заседания президиума ЦК партии… В зале находились Маленков, Молотов, Микоян, другие члены президиума. Берии не было.

Первым заговорил Маленков — о том, что Берия хочет захватить власть, что мне поручается вместе с моими товарищами арестовать его. Потом стал говорить Хрущев, Микоян лишь подавал реплики. Говорили об угрозе, которую создает Берия, пытаясь захватить власть в свои руки.

— Сможешь выполнить эту рискованную задачу?

— Смогу, — отвечаю я. Решено было так. Лица из личной охраны членов президиума находились в Кремле, недалеко от кабинета, где собирались члены президиума. Арестовать личную охрану самого Берии поручили Серову. А мне нужно было арестовать Берию.

Маленков сказал, как это будет сделано. Заседание Совета министров отменят. Вместо этого откроется заседание президиума.

Я вместе с Москаленко, Неделиным, Батицким и адъютантом Москаленко должен сидеть в отдельной комнате и ждать, пока раздадутся два звонка из зала заседания в эту комнату… Уходим. Сидим в этой комнате. Проходит час. Никаких звонков. Я уже встревожился… Немного погодя (это было в первом часу дня) раздается один звонок, второй. Я поднимаюсь первым… Идем в зал. Берия сидит за столом в центре. Мои генералы обходят стол, как бы намереваясь сесть у стены. Я подхожу к Берии сзади и командую:

— Встать! Вы арестованы! — Не успел Берия встать, как я заломил ему руки назад и, приподняв, эдак встряхнул. Гляжу на него — бледный-пребледный. И онемел.

Ведем его через комнату отдыха, в другую, что ведет через запасной ход. Там сделали ему генеральный обыск… Держали до 10 часов вечера, а потом на ЗиСе положили сзади, в ногах сиденья укутали ковром и вывезли из Кремля. Это затем сделали, чтобы охрана, находившаяся в его руках, не заподозрила, кто в машине.

Вез его Москаленко. Берия был определен в тюрьму Московского военного округа. Там находился и во время следствия. И во время суда, там его и расстреляли».

На самом деле это была опасная операция, которую разработали Булганин с Жуковым. Войска НКВД — мощная сила. Кроме того, войсками МВО командовал генерал-полковник Артемьев — человек Берии. Министр обороны Булганин нашел благовидный предлог, чтобы удалить его из Москвы — на летние маневры под Смоленск. Но под Москвой еще дислоцировалась дивизия внутренних войск имени Лаврентия Берии, а в Лефортовских казармах стоял полк бериевских войск. Авторитет Берии «среди своих» был очень велик, за него готовы были в огонь и воду!

Было решено дивизию окружить, а полк в казарме заблокировать. Операция была назначена на 26 июня. Генерал Венедин, комендант Кремля, вызвал из-под Москвы полк, которым командовал его сын. В Кремль ввели курсантов школы имени ВЦИК. Хрущев позвонил командующему войсками ПВО Московского военного округа генералу Москаленко, которого знал еще по Украине. Его войска должны были блокировать бериевские силы, а сам Москаленко с надежными людьми прибыть в Кремль для ареста Берии.

Сделать это было совсем не просто. Берия предусмотрительно ввел порядок, при котором охрану внутри Кремля несли офицеры ГБ — хорошо проверенные элитные подразделения, преданные ему лично. В Кремль пройти с оружием нельзя, его оставляли у охраны. Казалось, Берия предусмотрел все…

«По предложению Булганина мы сели в его машину и поехали в Кремль, — вспоминал генерал Москаленко. — Его машина имела правительственные сигналы и не подлежала проверке при въезде в Кремль. Подъехав к зданию Совета министров, я вместе с Булганиным поднялся на лифте, а Баксов, Батицкий, Зуб и Юферев поднялись по лестнице. Вслед за ними на другой машине подъехали Жуков, Брежнев, Шатилов, Неделин, Гетман и Пронин. Всех нас Булганин провел в комнату ожидания при кабинете Маленкова, затем оставил нас и ушел в кабинет к Маленкову.

Через несколько минут вышли к нам Хрущев, Булганин, Маленков и Молотов. Они информировали нас, что сейчас начнется заседание президиума ЦК, а потом по условному сигналу, переданному через помощника Маленкова — Суханова, нам нужно войти в кабинет и арестовать Берию. К этому времени он еще не прибыл. Вскоре они ушли в кабинет Маленкова, когда все собрались, в том числе и Берия, началось заседание президиума ЦК КПСС.

…Примерно через час, то есть в 13.00, 26 июня 1953 года, последовал условный сигнал и мы, пять человек вооруженных и шестой — Жуков, быстро вошли в кабинет, где шло заседание. Тов. Маленков объявил: “Именем советского закона арестовать Берию”. Все обнажили оружие, я направил его прямо на Берию и приказал поднять руки вверх. В это время Жуков обыскал Берию, после чего мы отвели его в комнату отдыха председателя Совета министров, а все члены президиума и кандидаты в члены президиума остались проводить заседание, там же остался и Жуков.

Берия нервничал, пытался подходить к окну, несколько раз просился в уборную, мы все с обнаженным оружием сопровождали его туда и обратно. Видно было по всему, что он хотел как-то дать сигнал охране, которая всюду и везде стояла в военной форме и в штатском. Долго тянулось время…

В ночь с 26 на 27 июня, примерно около 24 часов, с помощью Суханова (помощника Маленкова) я вызвал пять легковых машин ЗИС и послал их в штаб Московского округа ПВО. К этому времени по моему распоряжению было подготовлено 30 офицеров под командованием полковника Ерастова. Все они были вооружены и привезены в Кремль. Окруженный охраной, Берия был выведен наружу и усажен в машину ЗИС-110 на среднее сиденье. Там же сели сопровождавшие его вооруженные Батицкий, Басков, Зуб и Юферев. Сам я сел в эту машину спереди, рядом с шофером. На другой машине были шесть из прибывших офицеров из ПВО. Мы проехали без остановки Спасские ворота и повезли Берию на гарнизонную гауптвахту г. Москвы».

На следующий день Берию перевели в штаб МВО. Его поместили в небольшую комнату, около 12 квадратных метров. Особый кабинет отвели прокурору. Здесь же, в бункере, и велось следствие. Суд проходил при закрытых дверях с 18 по 23 декабря под председательством маршала Конева. Государственным обвинителем был Руденко. Все обвиняемые — Берия и шесть его сторонников — были приговорены к расстрелу.

Сам приговор не вызывает никаких сомнений: казнили палача и убийцу. Но то, как велось следствие, сам обвинительный приговор и спешка, с которой он приведен в исполнение, вызывает недоумение. Понятно, что Берия — палач. Но складывается мнение, что во всем этом разбирательстве главной целью было сохранить незапятнанность партии, отделить Берию от партии. И главные обвинения, предъявленные Берии, — «преступления против партии». Но разве только Берия и шесть его помощников, а не все руководство КПСС и НКВД-МГБ-КГБ должны были ответить за миллионы арестованных, подвергшихся истязаниям, расстрелянных?!

Бесспорно, что Берия заслужил свой приговор. Но другие преступники его избежали…

Материал О. Лебедевой

БЫЛ ЛИ РЕФОРМАТОРОМ «ЛУБЯНСКИЙ МАРШАЛ»?

Николай Непомнящий - 100 великих загадок XX века...

Шокирующее известие о появлении в Санкт-Петербурге общественного комитета, выступающего за реабилитацию Л. Берии, взбудоражило общество. Зловещая роль этого человека в истории нашей страны, казалось бы, давным-давно доказана. Чем же тогда объяснить попытку пересмотреть прежние оценки? Насколько правомерны разговоры о нем как инициаторе реформ во внутренней и внешней политике?

Уже в июле 1953 года недавние соратники по политбюро, еще в дни похорон Сталина величавшие Берию «верным ленинцем» и «преданнейшим делу строительства коммунизма товарищем», дружно принялись убеждать народ, что «любимый вождь» стал «жертвой интриг Берии», и представлять «преданнейшего товарища» как абсолютное воплощение зла, главного преступника сталинских времен. Словно напрочь забыв о своих лестных характеристиках Берии, Хрущев гневно бросал с трибуны пленума: «Еще при жизни товарища Сталина мы видели, что Берия большой интриган. Это коварный человек, ловкий карьерист. Он очень крепко вцепился своими грязными лапами в душу товарища Сталина, он умел навязать свое мнение товарищу Сталину…».

За этими разоблачительными речами стоял определенный расчет: возложив всю вину за совершавшиеся беззакония на Берию, устранить политического конкурента и одновременно обелить себя и систему, которой они все так верно служили. Не случайно тот же Н. С. Хрущев, сознавая шаткость своей репутации, постоянно подчеркивал как свою особую заслугу перед партией и народом арест и устранение Берии. По его словам выходило, что именно Берия мог стать главным препятствием на пути начатых политических и экономических реформ.

Завеса тайны оставалась опущенной и в первые годы перестройки. О Берии стали писать открыто и достаточно много, но общий тон этих публикаций оставался однозначно негативным. Лишь публикация стенограммы июльского (1953 г.) пленума ЦК стала своего рода сенсацией, так как открылись весьма любопытные детали. В том числе и в отношении «реформаторской программы» Берии.

Напомним, Верховный суд СССР, приговоривший Берию и его сообщников к расстрелу, поставил им в вину тяжкие преступления: измену родине, организацию антисоветской заговорщической группы в целях захвата власти и восстановления господства буржуазии, террористические акты против преданных коммунистической партии и народам Советского Союза политических деятелей, преступную связь с иностранными разведками. Весь этот набор традиционных для сталинской эпохи обвинений для устранения политических противников, как и весь наспех слепленный образ «английского шпиона — сексуального маньяка», выглядит сегодня достаточно нелепо. Но речь не об этом.

Как видно из стенограммы, наиболее резкую реакцию вызвали те действия Берии, в которых ораторы усматривали сомнения в правильности сталинского курса во внутренних делах и на международной арене. Стенографические записи выступлений пестрят выражениями: действовал «не теми методами», единолично прекратил «дело врачей», «призывал восстановить законность», пытался умалить авторитет Сталина и ограничить функции партии пропагандистской и кадровой работой, намеревался восстановить отношения с «ревизионистской» Югославией, требовал отказаться от курса строительства социализма в Восточной Германии… Выступавшие на пленуме не стеснялись в резких словах, стараясь добавить свой штрих в оценку личности Берии и методов его работы. Вряд ли в тот момент они думали о возможности эффекта обратного действия. Между тем за речами ораторов, независимо от них, проступал образ если не реформатора в привычном понимании этого слова, то человека, попытавшегося проявить определенную инициативу по демонтажу сталинского социализма. Другой вопрос — что подтолкнуло его на этот шаг?

На этот счет существуют различные версии, но все они требуют документальных доказательств. Пока же очевидно лишь одно: Берия раньше других наследников Сталина провозгласил необходимость преобразований. И не только провозгласил, но и фактически взял в свои руки в первые месяцы после смерти вождя инициативу реформаторских начинаний. Противники Берии, включая и Хрущева, выглядели на пленуме ярыми сталинистами, отстаивающими каждую крупицу наследия своего «великого» учителя.

Предположения по поводу реформаторской программы Берии находят подтверждение в целом ряде других документов: в его докладных записках, справках, проектах распоряжений и постановлений правительства. Наиболее полно представлены документы, связанные с деятельностью министерства внутренних дел СССР — в частности, о реорганизации экономики и освобождении правоохранительных структур от несвойственных им функций, о реорганизации системы ГУЛАГа, о сокращении строительства объектов, при сооружении которых использовался труд заключенных, о передаче в ведение министерства юстиции исправительно-трудовых лагерей и колоний; об ограничении прав особого совещания при НКВД СССР.

Все эти факты не могли не привести ученых к осознанию необходимости более глубокого анализа некоторых аспектов политической карьеры Берии, и в первую очередь вызывающего повышенный интерес того короткого, трехмесячного периода, когда он действовал как самостоятельный политик. Существование реформаторских замыслов у Берии, как уже говорилось, не подлежит сомнению. Спор идет о побудительных мотивах, а в зависимости от этого — можно или нет считать Берию реформатором. Одни полагают, что реформаторские усилия Берии должны быть признаны и оценены в историческом аспекте без всяких оговорок; другие убеждены, что его реформаторским поползновениям грош цена, так как все это были лишь тактические маневры в борьбе за власть.

Отстаивая вторую точку зрения, доктор исторических наук В. Наумов обращает внимание: за пересмотр следственных материалов после смерти Сталина, что ставится в заслугу Берии, он взялся с тех дел, которые возникли в период, когда он не имел прямого отношения к следственной работе. К тому же, замечает Наумов, под удар попали все те работники органов, которые по указанию Сталина собирали компрометирующие материалы на самого Берию. Гласное и демонстративное прекращение «дела врачей», предпринятое, как сообщалось в газетах, по инициативе МВД, позволяло не только рассчитывать на положительную реакцию интеллигенции, но и служило хорошим поводом для кадровой чистки МВД от «чужих людей». В первую очередь — от сторонников Хрущева, которые в период фабрикации «дела врачей» занимали в этом ведомстве многие ключевые посты.

Различие во взглядах, да еще по такой теме, которая недавно была закрыта для дискуссий — в принципе, вполне нормальное явление. Но, думается, в самой такой постановке вопроса — считать Берию бескорыстным реформатором, на которого снизошло озарение, или ловким карьеристом, вырядившимся для маскировки в реформаторские одежды, — есть некоторое упрощение ситуации. Проблему реформ нельзя отрывать от вопроса о власти, поскольку осуществить политику реформ невозможно, не обладая властью. И, кроме того, нужно, чтобы пришел «час реформ». Обращаясь к первым месяцам после смерти Сталина, можно сказать, что основные направления необходимых преобразований были, если так можно сказать, заранее заданы сложившейся к тому времени ситуацией.

Вспомним обстановку в стране. Экономическая и политическая ситуация внутри самого государства, разгар «холодной войны» на международном уровне, сложности отношений с партнерами по социалистическому лагерю — все это создало целый ряд проблем, которые неизбежно пришлось бы решать любому, кто пришел бы к руководству страной. К тому времени определились и главные «болевые точки»: репрессивная политика, сохранение которой не только не отвечало задачам экономической целесообразности, но и создавало угрозу политической стабильности; сложный комплекс проблем в аграрной сфере, где без радикальных и немедленных мер трудно было предотвратить кризис, многочисленные трудности во внешней политике, в которой нарастали, с одной стороны, сопротивление диктату Москвы в странах Восточной Европы, а с другой — жесткая конфронтация с Западом.

Тем самым вся «тройка» (Берия, Маленков, Хрущев), в руках которой сосредоточилась власть, была обречена на избрание реформаторского пути. У каждого из них был «свой набор реформ»: у Берии — национальная политика, перестройка системы МВД/МГБ, внешнеполитические инициативы; у Маленкова — новый аграрный курс, поворот к социальным программам, идея разрядки в международных делах; у Хрущева — целина, совнархозы, новая военная доктрина. Оценивая эти «программы» в ретроспективе, скорее всего, следует говорить о персональных инициативах, поскольку ни одна из них не представляла целостной концепции.

Вернемся, однако, к разговору о Берии как реформаторе. По мнению многих ученых и политологов выступление «Лубянского маршала» в такой роли с самого начала было обречено на провал, даже если бы его карьера на этом поприще и не была прервана бывшими соратниками. Причина не в самих предложениях — по иронии судьбы большинство из них, отвергнутых в 1953-м и поставленных в вину Берии, позже были воплощены в жизнь. Но общество не могло принять в роли реформатора человека, за которым тянулся мрачный шлейф массовых репрессий и других преступлений. Чтобы признать за Берией право называться реформатором, его нужно было реабилитировать, отделить от него тень главного сталинского палача. Как справедливо заметил историк Олег Хлевнюк в статье «Берия: пределы исторической “реабилитации”», какие бы новые сведения и соображения ни приводились в защиту Берии, ничто не сможет перевесить его преступлений…

Материал Владислава Иванова